В те редкие моменты, когда она разговаривала с сыном, она называла его просто «малыш». «Помочь с уроками, малыш?», «Нужна новая одежда, малыш?», «Возьмем на ужин вот эти маленькие баночки сардин, малыш, и крекеры?»

И прежде редко спускавшаяся с небес на землю, мать постепенно воспаряла все выше и выше. Наконец Гонщик догадался, что это не парение над миром, а какое-то побочное существование — не над миром, а, скорее, за его пределами. Немного сбоку.

А потом — тот вечер. Отец, истекающий кровью в тарелку, стоявшую перед ним на столе. У Гонщика в руке — бутерброд. Мать, аккуратно убирающая нож в ящик. Совершенно спокойная.

«Прости меня, сынок».

Неужели это правдивое воспоминание? И если так, почему это вспомнилось лишь теперь? Неужели мать в самом деле такое сказала?

Игра воображения? Капризы памяти? Какая разница. Лишь бы не забыть.

Пожалуйста!

«Наверное, я только сделала твою жизнь труднее, а хотела другого… Все так запуталось!»

— Я в порядке. А что будет с тобой, мама?

«Со мной все уже стало и теперь ничего не будет. Пройдет время, и ты поймешь».

Скорее всего, он это вообразил. Только теперь ему очень хочется сказать ей, что вот, время прошло, а он так ничего и не понял. И не поймет.

Он приехал домой — к последнему из своих убежищ. Мотель «Голубой фламинго». Плата за проживание раз в неделю, вокруг пустошь и много места для парковки, удобный выезд на основные трассы.

Устроившись поудобнее, он плеснул в стакан виски. Шум дороги, звуки телевизора из соседнего номера, громыхание скейтбордов на стоянке, по-видимому облюбованной местными детишками. Изредка где-то в небе — треск вертолета дорожно-патрульной службы. Когда обитатели соседних комнат принимали душ или шли в туалет, в стенах урчали водопроводные трубы.

Он снял трубку после первого звонка.

— Я слышал, ты поставил точку? — спросил мужчина.

— Так оно и есть.

— А его семья?

— Наверное, все еще спят.

— Ясно. Да, сам Нино вставал чуть свет. Я говорил, что это совесть мучает его своими костлявыми пальцами, а он заявлял, что у него нет совести.

Короткая пауза.

— Ты не спросишь, как я тебя вычислил?

— Изолента поперек двери внизу. Ты прилепил ее обратно, но она потом плохо приклеивается.

— Значит, ты знал, что я позвоню.

— Рано или поздно. По обстоятельствам.

— Вот же мы с тобой убогие, а? Вокруг полным-полно всяких высоких технологий, а мы по-прежнему полагаемся на старый добрый скотч.

— Все методы хороши, если они помогают справиться с работой.

— Да, что-то в этом есть. Я и сам так думаю.

Гонщик не ответил.

— Ладно! Твоя работа закончена, верно? Ты своего добился. Есть ли смысл продолжать?

— Нет.

— Есть планы на вечер?

— Ничего такого, что нельзя отменить.

— Вот что я думаю. Давай встретимся, пропустим по стаканчику, потом, может, и поужинаем.

— Легко.

— Знаешь, где «Варшава»? Перекресток бульваров Санта-Моника и Линкольна в польском квартале?

Одна из самых уродливых улиц в городе, состоящем из множества уродливых улиц.

— Найду.

— Если, конечно, ты не настаиваешь на пицце…

— Смешно.

— Да. Вообще-то, действительно было смешно. Все эти купоны… Итак, встречаемся в «Варшаве». У них общая стоянка с магазином ковров, но ничего, места хватает. Когда? В семь? В восемь? Тебе что больше подходит?

— В семь нормально.

— Заведение маленькое — бара нет, негде посидеть и подождать. Так что я приду раньше и займу столик.

— Отлично.

— Тогда до встречи.

Положив трубку, Гонщик налил в стакан еще на пару пальцев «Бьюкенена». Почти полдень, размышлял он, большинство порядочных граждан с нетерпением ждут возможности поскорее проститься с работой и вырваться на обед или на воздух в какой-нибудь крохотный парк. Быть может, заехать домой, проверить, как там детишки, сделать ставки у букмекера, назначить свидание любовнице.

Мотель опустел. Когда в дверь постучали с уборкой, он ответил, что все в порядке и сегодня их услуги не нужны.

Гонщик вспоминал времена вскоре после приезда в Лос-Анджелес, те многочисленные недели, когда он силился не вляпаться в неприятности, держаться подальше от полицейских; барахтался, чтобы просто выжить, удержаться на плаву. Было страшно. Где ему жить? Как добывать хлеб? Он жил, спал и ел в «форде»; взгляд следил за тенями на дороге.

А потом вдруг на него снизошел покой.