«Миль» почти смог вырваться. Судорожные рывки, сопровождаемые надрывным стоном работающего на пределе двигателя, постепенно помогали вертолету выбраться из зоны действия птичьей карусели. Но центробежные силы продолжали яростно испытывать машину на излом и смятие, и усиленный корпус, способный выдержать попадание двадцатимиллиметрового снаряда, наконец поддался. Изящный, словно бушприт древнего парусника, хвост «Миля» надломился и повис, тяги заднего винта моментально оборвались, и малые лопасти, прокрутившись по инерции еще несколько секунд, остановились.

Опытный пилот тут же попытался выключить основной винт и перевести вертолет в аварийное планирование, но было поздно. Ми-28Н завертелся на месте, все быстрее и быстрее раскручиваясь в сторону, противоположную вращению ротора. Раненая боевая машина пошла вниз, и только мастерство летчика спасло ее от жесткой посадки. Отстрел лопастей винта сработал штатно, за секунду до приземления: вертолет пропахал землю, вращаясь в облаке грязевых брызг и сорванного дерна, проскользил на брюхе десяток метров и остановился. Турбина хрипло свистела, медленно затухая после неимоверных перегрузок, из-под втулок ротора потянулся сизый дымок. Ткнулся покореженным винтом в землю сломанный хвост. Пилоты суетились внутри кабины, отстегивая крепления спасательной системы кресел.

В богатой коллекции железных остовов Свалки появился еще один экземпляр.

— Видишь, Кузнец, как оно бывает, если слишком полагаться на умное железо? — Москит опустил бинокль. — Ребята вон тоже поверили в детекторы.

Как ни хотелось Денису посмотреть поближе на экзотическое кладбище ржавой техники, проводник повел группу в обход. На Свалке, мол, и так есть на что полюбоваться, а в лабиринте ржавого металла слишком много аномалий.

— Да и спрятать среди всего этого железа можно целый батальон. Там и мародеры пасутся, и кланы, бывает, друг другу хвосты накручивают. Лучше не соваться. Но ты не переживай, местных чудес насмотришься еще. Здесь на каждом шагу такое попадается, что впечатлений надолго хватит.

Сталкерская тропа тянулась по краю технокладбища, время от времени ныряя в разросшийся бурелом бывшей лесополосы. Здесь Москит вел группу почти не сходя с проторенного пути. Только раз он замер в паре метров от рухнувшего рядом с тропой сухого дерева, постоял в задумчивости и, пробормотав: «Да ну, на хрен!» — приказал идти в обход.

Через пару часов, когда ржавое поле давно осталось позади, Москит свернул в сторону. Обычным шагом Ксанта преодолела бы это расстояние минут за двадцать, максимум за полчаса. Группа миновала небольшой перелесок с усохшими, больными на вид деревьями и буйно разросшейся травой, которую проводник строго-настрого запретил трогать руками. Ксанта отводила опасные стебли наскоро обломанным сучком, Кузнец, рисуясь, — стволом АКМК. Под ногами все время что-то потрескивало, резкий запах озона бил в ноздри, казалось, он давно пробрался внутрь головы и спрятался между висками, пульсируя в такт биению сердца. Голова заболела почти сразу, и с каждым новым глотком озона боль становилась все сильнее.

— Голова просто раскалывается, — пожаловалась Ксанта. — Это нормально?

— Здесь — да, — ответил Москит.

Кузнец с ожесточением потер лоб, но ничего не сказал. У него тоже гудело под черепом, как после хорошей попойки, но признаваться в этом он счел ниже собственного достоинства. Еще чего не хватало!

Наконец травяные заросли расступились — они вышли на широкую просеку. Москит обернулся:

— Смотри, Кузнец, вот тебе настоящая местная экзотика, а не какое-то ржавье.

Когда-то по краю леса от станции тянулась линия электропередачи высокого напряжения — к понижающей подстанции, а то и прямо в Киев, в общеукраинское энергокольцо. Когда случился Первый взрыв, линию отключили, потом, после заключения Четвертого энергоблока в бетонный Саркофаг и ремонта ЧАЭС, запустили снова. Мощная ударная волна Второго взрыва прокатилась по широченной, как городской проспект, просеке. Столбы ЛЭП скрутило и разметало, словно горелые спички.

На одну из покалеченных опор как раз и указывал Москит. Бетонированные у основания ноги стальной мачты подломились, выворотив целую гору земли. Впрочем, сейчас, через столько лет после катастрофы, дожди и ветер уже превратили эту гору в небольшой холмик. Они же вымазали неряшливыми потеками некогда стройные железные фермы, обратив болты и крепления в ржавые нарывы.

Строгие, рациональные металлоконструкции превратились в гигантский уродливый скелет, как будто провалившегося миллионы лет назад в асфальтовую яму динозавра откопали и выставили на всеобщее обозрение в палеонтологическом музее.

Только вот мертвым этот скелет отнюдь не был. Лопнувшие провода лежали рядом с поваленными опорами — лохматые, поросшие чем-то бурым, похожим на водоросли или старое мочало, они напоминали такелаж выброшенного на берег парусника. Один из них вдруг шевельнулся.

Ксанта вскрикнула от неожиданности.

Толстый кабель медленно изогнулся, словно гигантская сонная змея. Свешивающееся с ветхих конструкций рыжее мочало ржавых волос лениво колыхалось, в воздухе повис едва слышный гул. В голове застучало сильнее, и внезапно провод дернулся снова. С резким щелчком над прогоревшей изоляцией возникла и лопнула сверкающая голубоватая сфера.

— Здесь все пропитано электричеством, — сказал Москит. — Помните, как трава под ногами трещала? И озоном несет, как после грозы, и голова оттого же болит. Зато контактных пар и электр нету, стоит им зародиться — сразу разряжаются на общее поле. Можно бродить спокойно.

Кабель опять шевельнулся, стрельнув целым ворохом искр. Опять заломило в висках. Ксанта потерла их пальцами, поморщилась и спросила:

— И так теперь все время будет?

— Нет, конечно. Скоро пройдет. А как отойдем от этой гигантской розетки, встанем на привал. Отдохнете. Мозги, чай, не казенные. После выброса здесь любую электронику жжет напрочь, не то что голову. Но сейчас вполне можно пройти.