— Конечно, понимаю, — ответил Вандермир с раздражением, — но отсюда не следует, что это осуществимо.

— Сдаться — значит сделать это заведомо неосуществимым. Заведомо.

— Ну хорошо, Я попробую, — прошептал Вандермир. Киттредж лег на собственную койку, закрыл глаза и с отчаянием пожалел, что не стоит сейчас в защитном скафандре на поверхности планеты. Хотя бы на минуту там оказаться. Хотя бы на минуту. Он встал бы возле каркаса демонтированного корабля — беспощадно выпотрошенного ради создания пузырька жизни здесь внизу. И тогда сразу после захода солнца он укрепил бы свое мужество, поглядев в небо и увидев еще раз, еще один раз мерцающую в разреженной холодной атмосфере Марса яркую мертвую вечернюю звезду, которая была Землей.

Кое-кто обвиняет меня в том, что я «накручиваю километраж», то есть пишу чересчур длинно. Делаю я это вовсе не сознательно, но не могу не признать, что километраж накапливается. Это случалось даже в такие давние годы, как 1954-й.

Я написал «Давайте не будем» для моего факультета, и, разумеется, мне за него ничего не заплатили. Однако вскоре Мартин Гринберг из «Гноум-Пресс» попросил меня сделать вступление к новой задуманной им антологии «Все о будущем», которая должна была выйти в свет в 1955 году.

Я не хотел ему отказывать, потому что Мартин Гринберг человек симпатичный, хотя по гонорарам сильно отставал от эпохи. С другой стороны, у меня не было особого желания одаривать его новым материалом, а потому я пошел на компромисс.

— Может, взамен небольшой рассказик? — сказал я и предложил ему «Давайте не будем».

И Мартин использовал его как одно из вступлений (другое, более ортодоксальное, написал Роберт А. Хайнлайн) и — чудо из чудес! — заплатил мне десять долларов.

В том же самом году меня подстерег еще один поворотный пункт. (Странно, сколько поворотных пунктов набирается в твоей жизни и как трудно их распознавать в тот момент!) Со времени моей докторской диссертации я пописывал и чисто научную литературу. Например, статьи, касавшиеся моих исследований. Правда, их было мало, так как я очень скоро обнаружил, что исследователь-фанатик из меня не получится. Да и писать статьи было тяжким трудом, поскольку научная литература до отвращения стилизована и в ней особенно ценится скверный язык.

Возиться с учебником было интереснее, однако меня стесняли и связывали два моих соавтора — оба чудесные люди, но вот стиль и того и другого сильно отличается от моего. Такое положение возбудило у меня желание написать собственную книгу по биохимии — не для студентов, а для широкой публики. Мне это представлялось чистой мечтой, так как я в сущности не мог заглянуть за пределы собственной научной фантастики.

Однако мой соавтор Билл Бойд написал научно-популярную книгу о генетике «Генетика и человеческие расы» («Литтл-Браун», 1950), а в 1953 году приехал из Нью-Йорка некто Генри Шуман, владелец небольшого издательства, носившею его фамилию. Он попытался убедить Билла написать книгу для него; Билл был занят, но по доброте душевной попытался обойтись с мистером Шуманом помягче и познакомил его со мной, указав, что книгу могу написать и я.

Конечно, я согласился и тут же написал. Когда подошел срок издания, Генри Шуман продал свою фирму другой небольшой фирме, «Абеляру». И моя книга вышла как «Химия жизни» («Абеляр-Шуман», 1954).

Это была первая моя не научно-фантастическая книга, которая появилась только под моей фамилией без соавторов, и моя первая научно-популярная книга.

Более того: выяснилось, что писать такие книги очень легко — гораздо легче научной фантастики. Мне потребовалось на книгу десять недель, причем в день я тратил на нее не больше часа-двух, и было это величайшим удовольствием. Я тут же начал обдумывать другие научно-популярные книги, какие мог бы написать, и так началось то, что составило часть моей жизни, хотя тогда мне это и в голову не приходило.

И еще в том же году выяснилось, что скоро у нас появится очередной отпрыск, что опять застало нас врасплох и создало серьезную проблему.

Когда мы только переехали в нашу уолтемскую квартиру весной 1951 года, нас было двое. Мы спали в одной спальне, а другая служила кабинетом. В этой второй спальне был написан роман «Космические течения» («Даблдэй», 1952).

После рождения Дэвида, когда он настолько подрос, что ему понадобилась собственная комната, он получил вторую спальню, а мой кабинет перекочевал в нашу, и там-то были написаны «Стальные пещеры» («Даблдэй», 1953).

Затем 19 февраля 1955 года родилась моя дочь Робин Джоан, и я еще заранее перебрался в коридор. Другого места для меня не оставалось. Четвертый мой роман про Лаки Старра был начат как раз в тот день, когда ее привезли домой из клиники: «Лаки Старр и большое солнце Меркурия» («Даблдэй», 1956). Он посвящен «Робин Джоан, которая сделала все от нее зависящее, чтобы помешать».

А мешала она очень компетентно. С ребенком в каждой спальне и со мной в коридоре обстановка была достаточно скверной, но вскоре Робин Джоан должна была неминуемо потребоваться собственная комната, а потому мы решили заняться поисками дома.