Мы провели обсуждение вопроса о том, класть крысу в рагу или не класть. Гаррис сказал, что с крысой все будет нормально, если она перемешается со всем остальным, и что сгодится каждая мелочь. Однако Джордж уперся в отсутствие прецедента. Он говорил, что не слышал, чтобы в ирландские рагу клали водяных крыс, и что он, на всякий случай, от экспериментов бы воздержался.

Гаррис возразил:

— Если ты не будешь пробовать ничего нового, как ты узнаешь, что это такое? Вот такие как ты и тормозят мировой прогресс. Подумай, ведь кто-то однажды попробовал немецкую сосиску!

Ирландское рагу имело ошеломляющий успех. Кажется, никогда в жизни я так не наслаждался едой. В этом рагу было что-то такое свежее, такое пикантное. Наши вкусовые рецепторы устают от старых, зажеванных вещей, а здесь было блюдо с изюминкой, с таким вкусом, равного которому на Земле не существовало.

И вдобавок оно было такое питательное! Как сказал Джордж, здесь было что пожевать. Горох и картошка могли быть, конечно, помягче, но зубы у нас у всех хорошие, так что это было нестрашно. Что же касается соуса, соус был целой поэмой — для слабых желудков, может быть, несколько витиеватой, но калорийной.

В заключение мы пили чай с вишневым пирогом. Тем временем Монморанси открыл военные действия против чайника и был разбит наголову.

В течение всего путешествия он проявлял к чайнику существенный интерес. Он часто садился и наблюдал, с озадаченным видом, как тот кипит и булькает, и постоянно рычал на него, подстрекая. Когда тот начинал шипеть и плеваться, он принимал это как вызов на поединок и готовился к драке; только в этот самый момент кто-нибудь возникал и уносил добычу раньше, чем он успевал ее сцапать.

Сегодня он принял меры заблаговременно. Едва чайник начал шуметь, как Монморанси взрычал, вскочил и с угрожающим видом двинулся в сторону оппонента. Чайник был маленький, но это был чайник, исполненный мужества, — он взял и плюнул в него.

— Ах так! — взрычал Монморанси, оскалив зубы. — Я т-те покажу, как дерзить почтенным трудолюбивым псам! Жалкий, длинноносый ты грязный засранец. Выходи!!!

И он бросился на бедный маленький чайник и цапнул его за носик.

Вслед за этим вечернюю тишину нарушил душераздирающий вопль. Монморанси выскочил из лодки и предпринял оздоровительный моцион, в программу которого вошли три круга по острову на скорости тридцати пяти миль в час, с регулярными остановками для зарывания носа в холодную грязь.

С этого дня Монморанси стал относиться к чайнику со смесью благоговейного трепета, осмотрительности и ненависти. Всякий раз только увидев чайник, он поджимал хвост и рыча пятился прочь, а когда чайник ставили на спиртовку, он быстро вылезал из лодки и отсиживался на берегу, пока чай не заканчивался.

После ужина Джордж вытащил банджо и собрался попрактиковаться, но Гаррис запротестовал. Он сказал, что у него разболелась голова и что этого он просто не переживет. Джордж полагал, что музыка, напротив, пойдет только на пользу — он сказал, что музыка часто успокаивает нервы и излечивает головную боль, и для примера брякнул несколько нот.

Гаррис сказал, что пусть уж лучше у него болит голова.

Джордж не научился играть на банджо до сих пор. Он встретил слишком мало поддержки у окружающих. Два или три раза, по вечерам, пока мы шли по реке, он пытался поупражняться, но успеха не имел. Гаррис комментировал его игру в выражениях, способных лишить мужества кого угодно; вдобавок к этому Монморанси всякий раз садился рядом и, пока Джордж играл, выл не переставая. Шансов у человека в таком случае немного.

— Какого хрена он так воет, когда я играю? — бесился Джордж, прицеливаясь в Монморанси ботинком.

— А какого хрена ты так играешь, когда он воет? — возражал Гаррис, подхватывая ботинок. — Оставь его в покое! Как же ему не выть? У него музыкальный слух, вот он и воет, когда ты играешь.

Тогда Джордж решил отложить изучение банджо до возвращения домой. Но и тут шансов у него оказалось немного. Миссис Поппетс являлась к нему и говорила, что ей очень жаль — лично она слушать Джорджа любит, — но леди, живущая наверху, в интересном положении, и доктор боится, как бы такое не повредило ребенку.

Тогда Джордж попытался уносить банджо из дома глубокой ночью и практиковаться в соседнем квартале. Но жители пожаловались в полицию; однажды ночью за Джорджем установили слежку, и он был схвачен. Улики не вызывали никакого сомнения, и его приговорили к соблюдению тишины в течение шести месяцев.

После этого у Джорджа руки, похоже, опустились совсем. Когда эти шесть месяцев истекли, несколько слабых попыток возобновить занятия он все-таки сделал, но встретил все то же — всю ту же холодность, все то же бесчувствие со стороны света, которым приходилось противостоять. В конце концов он отчаялся совершенно, подал объявление о продаже инструмента, почти за копейки, «ввиду отсутствия необходимости» и обратился к изучению карточных фокусов.