– Евдокия Тимофеевна, а как Вы все-таки самой себе доказали, что преступление совершил именно Арсений Сергеевич? – тихо спросила Ирина и со вздохом добавила, удивляясь собственной недальновидности: – Мне он показался очень хорошим человеком: заботиться о жене, деньги зарабатывает… Кажется, о таком любая женщина всю жизнь мечтает.

– Ох, Иришка, а мне он сразу не приглянулся, – призналась старушка. – Иде ж это видано, чтоб когда родственник скончался, первым делом в банк бегли за деньгами? А еще мне не понравилось, что они от Аркашки всю правду скрывали про заграницу. Зачем, спрашивается?… А уж когда мы с Онуфрием на днях в его клинику приехали, да увидали, что таблетки ентого изоптина у него прямо кучами валяются, я сразу догадалась.

– Но ведь он же мог и не признаться ни в чем, – засомневалась Ирина.

– Так мне его жена сколько раз жалилась, что он без таблеток уснуть не может. Вот пока он пьяному Онуфрию зуб дергал, я у него пузурек и вытащила. Он потом ругался – страсть! – закатила глаза Евдокия Тимофеевна. – Но зато в милиции потом за одну таблетку во всем признался.

Направляясь по знакомой тропинке к дому, старушка прищурилась: в конце аллеи показались две до боли знакомые фигуры.

– Давай другой дорогой пойдем, – хитро улыбнулась она, кивая на них, – чего людям мешать.

Аркашка с Людмилой никак не могли понять, почему две женщины с половины дороги резко развернулись и пошли в противоположную сторону: „Странные какие-то… Может быть, забыли что-то?“ – недоумевали они, разбрасывая ногами шуршащие листья.

– Олег Павлович, что из всего этого записать в протоколе допроса? – спрашивал молодой стажер своего непосредственного начальника.

К его величайшему сожалению, практика в юридическом институте началась слишком поздно – Олег Павлович только что блестяще раскрыл одно из наиболее трудных дел. „Эх, и здесь не повезло!“ – расстроился стажер, когда на его долю приключений не хватило.

Но зато самые важные сведения по этому запутанному делу он все-таки узнал из разговора майора с одним патологоанатомом.

– Все-таки здорово устроился этот дантист, если у него морфин неучтенный в клинике на каждом шагу валялся, изоптин коробками закупался, – возмущался Громов.

– Так если б у него самого аритмии не было и от бессоницы не страдал, Андреев не хранил бы так много этих лекарств, – невозмутимо отозвался Малышев.

– Да, именно на изоптине наш доктор-убийца и прокололся. Я сразу подумал, что директор банка не стал бы так извращаться, обычно у таких людей меры покруче бывают, – усмехнулся Володя. – Впрочем, жена тоже хороша: заключала себе сделки, а под шумок поставляла клиентов мужу. Когда те прочно на морфин „подседали“, вытребовать любую подпись труда уже не составляло.

– Да, уж, баба – не промах, – улыбнулся майор, – знала, чего от жизни хочет, сама к мужикам приставала, – добавил он почему-то с некоторой грустью в голосе.

– Думаешь, про Костикова писать ничего не надо? – уточнил Громов, кивнув на стажера.

– Перебьется, – огрызнулся Малышев. – Он и так деньги со всех получил, пусть хотя бы его персона останется недоступной для поклонения широкой общественности. Мы с тобой шишки от начальства получали, а он сидел себе дома, пока мы головы ломали.

Громов благоразумно промолчал. Последнюю фразу склонившийся над протоколом стажер совсем не понял, но все равно остался в твердом убеждении, что именно Малышев – эталон, на которого надо равняться любому мужчине. И всю свою дальнейшую карьеру любому стажеру надо строить по образу и подобию Олега Павловича, которого так любят подчиненные и которому любое дело, даже самое трудное, по плечу.