– Хотел бы я знать, отчего генерал решил, что сопротивления не будет? Он ошибиться не мог? – вполголоса пробормотал Бойко.

– Если ошибся, – отозвался Султангиреев, – встретимся у Аллаха.

– Разговорчики! – резко одернул Коржавин, вглядываясь в здание. – Войдем и узнаем!

Им потребовался почти час, чтобы добраться до входа. И еще час, чтобы по узкому коридору пройти туда, где у окна был оборудован стационарный пуль управления "Вершителем".

– Боже ты мой! – не удержался полковник.

За пультом системы тактического подавления неподвижно сидел человек. Вращающееся биометрическое кресло стояло в луже крови. Коржавин, держа его на прицеле, обошел кресло, присмотрелся и опустил автомат. Зрелище открылось кошмарное – горло начисто вырвано, на груди висят сгустки крови и какие-то ошметки, рот раскрыт в беззвучном крике, а в глазах застыл безумный ужас…

– Это не ножом, – со знанием дела объявил Султангиреев, осмотрев тело, – это руками.

Бойко, продолжая внимательно наблюдать за лестницей, ведущей наверх, произнес:

– И вырвем ему глотку…

– Что? – обернулся Коржавин.

– И вырвем ему глотку. Эти гады сбросили в сеть список приговоренных к казни заложников и способ казни. Первый по списку – главврач. Вспорем живот и вырвем ему глотку.

– Заложник? – быстро спросил Коржавин.

Султангиреев осветил лицо убитого синим лучом анализатора и отрицательно покачал головой:

– Нет, командир. Это один из них.

Он дулом автомата осторожно приподнял пропитанный кровью свитер мертвеца. Живот пересекал диагональный кровоточащий разрез.

Коржавин несколько секунд осматривал тело, а потом сделал рукой знак продолжать операцию.

Все было закончено за три часа. Заложники были невредимы, а захватчики – все до единого – мертвы. Они были убиты в точном соответствии со списком, который составили для своих жертв. А поскольку фантазия у них была буйной и изощренной, то все здание было с первого до последнего этажа залито кровью. Основной проблемой было организовать эвакуацию детей, не вызвав чрезмерного шока. Хотя, что означает "чрезмерного". Когда на их глазах злой дядя с автоматом, потащивший куда-то за руку медсестру тетю Зину, вдруг схватился за голову, дико заорал, упал на пол, забился в судорогах на белой напольной плитке, оставляя кровавые следы, ударяясь о кровати и опрокидывая тумбочки. А потом его крики перешли в утробный вой, он словно захлебнулся ставшим густым воздухом, дернулся последний раз и затих. Тетя Зина осторожно с опаской подошла к лежащему лицом вниз телу и беспомощно оглянулась. Дети от ужаса не издавали ни звука, малыши у окна накрылись с головами одеялами, ребятишки постарше забились в угол комнаты и смотрели оттуда испуганными глазенками. Она была единственной взрослой в детской палате, и, собравшись с духом, решилась – потянула лежащего человека за плечо. Тот оказался неожиданно тяжелым. Тогда она дернула изо всех сил – тело перевернулось на спину, безвольно раскинув руки, а голова с сухим стуком ударилась о пол… Тетя Зина закричала, и ее крик повторили детские голоса. У лежащего на полу человека вместо глаз были кровоточащие глубокие провалы, а нос и уши были начисто сзаны и валялись рядом с трупом. Белая как мел медсестра рухнула на пол…

Коржавин обессилено сидел на крыше здания, прислонившись спиной к вентиляционному коробу. Вертолет только что эвакуировал последнюю группу бывших заложников и, наконец, можно было расслабиться. Здание было нашпиговано боевой электроникой, и неприятности могли возникнуть в любой момент. На этот раз, к счастью, обошлось.

На крышу, пыхтя, выбрался из пожарного прохода заместитель Директора Семен Романович Воропаев, собственной персоной- тот самый, которого отправили в тыл. За ним следовали как привязанные мордовороты из службы охраны, превосходящие габаритами даже Султангиреева. Большой, пышущий здоровьем румяный генерал. Вот только визгливый голос никак не вязался с внушительной фигурой. Зная это, заместитель Директора старался как можно меньше говорить на публике. А еще, говорят, брал уроки сценической речи. Но сейчас он пылал негодованием и плевать хотел на создаваемое впечатление.

– Коржавин, мать твою! Ты что здесь устроил! Охренели совсем! Ты что, под трибунал решил! – истошные вопли, слышные за пару кварталов, обильно сдабривались отборной матерщиной.

Полковник не спеша поднялся и выпрямился перед генералом во весь рост. И было что-то такое в его лице, что генерал осекся и отступил назад, поближе к телохранителям, которые бдительно наблюдали за происходящим.

– Что-то не так? – вкрадчиво спросил Коржавин. Знающие его люди могли безошибочно определить, что, несмотря на внешнее спокойствие, полковник не просто в ярости, он взбешен. И что еще пара слов – и генералу не поможет вся его личная охрана. К счастью, Заместитель Директора обладал превосходной интуицией и навыками выживания, иначе никогда бы он не дорос до столь высокого поста.

– Ты что натворил? – он сразу сбавил тон и перешел на литературный русский язык, – тут журналисты со всего мира, а твои головорезы устроили экзекуцию в стиле инквизиции.

– Что вы имеете в виду? – начал Коржавин, а потом понял, что генерал посчитал, что это они так кроваво расправились с террористами. Это говорило только о том, что тот даже не удосужился наблюдать за ходом операции из штаба, а прибыл на место и сразу сделал свои выводы.

– На этот раз ты доигрался, – зловеще произнес заместитель Директора.

Коржавин всегда отличался выдержкой и спокойствием – в речи, поведении, в рассуждениях. И поэтому сейчас он с особым удовольствием изменил своим правилам – высказал все, что думает о генерале, о его ближайших родственниках, об их интимных отношениях между собой, а также с животным и растительным миром. Затем повернулся и пошел прочь к приземлившемуся на крышу вертолету, оставив разъяренного генерала с распахнутым ртом и выпученными глазами в окружении невозмутимых охранников.