Полетел я стремглав по двору, чуть в бассейн не угодил. Подошел к последним воротам. Смотрю, опять кто-то караулит. Поставили они тут караулы на мою голову. А я только в бурке, а под ней кальсоны. Вот оказия!

К счастью, это Ахметка оказался.

— Куда же ты пропал, еловая голова.

— А ты чего ругаешься. Ты же узелок с одеждой у ворот забыл, я за ними и побежал, а когда вернулся, вижу у ворот ваш казак стоит, Пошивайла. А он бы меня не пропустил, подумал бы, что я с ханом заодно. Понимаешь.

— А где Нина?

— А там, за воротами.

— Ну, давай узелок.

Оделся я быстренько, вышел за ворота, отыскал Нину. А ночь холодная, зазябла она у меня бедняжечка. Привел Ахметка коней, вскочил я на свою рыжую «Фатьму», взял Нину поперек седла и понес карьером к дому.

Ахметка едва за мной поспевал. Еду и чувствую, что девочка моя не каменных устоев. К жениху нареченному едет, а ко мне прижимается. У меня тоже эдакое томление в сердце. Такую, можно сказать, красоту везу.

Ну, нет, думаю, не поддамся соблазну, я друга своего никогда не надую!

Доскакали мы до дому мигом. Снес я Нину в квартиру на руках, Галданова поднял, велел ужин приготовить. Нину в свою койку уложил, напоил ее чаем, коньяку заставил выпить. Хлопочу около нее, а у самого сердце неспокойно. А вдруг старик спохватится и поднимет праздничный трезвон? А девочка отогрелась, глазками в меня постреливает, все ей нипочем. Забавное, мол, приключение. И все норовит за меня зацепиться. То головку на плечо положит, то за руку возьмет, то словно обнять хочет. Бросало меня от этого и в жар и в холод. Сами понимаете не сто лет мне было, а всего двадцать шесть.

Вздохнул я свободно, когда, наконец, Савельич появился.

Справляюсь я потихоньку:

— Ну, как, друже, не поднял старик детского крика?

— Нет, ничего, все спокойно.

— Обиделся?

— Может и обиделся, но виду не показал. Мы с ним друзьями расстались. В гости звал, Фирдусси в подлиннике читать. Культурнейший человек.

Сели мы за стол и вспомнили, что Новый год наступил. Чокнулись.

Савельич тост произнес в честь жениха и невесты. Нина нас всех очаровала. Даже Галданов топал около нее эдаким рождественским гусем и улыбался во всю свою бурятскую тарелку.

Перед самым рассветом, только мы уже на покой собрались — слышим на улице конский топот. Что за оказия? Уж не погоня ли за Ниной?

Выскочили мы в прихожую. Смотрим — дверь открывается и Серега на пороге.

— Что случилось?

— Отставили поход. Хассура войсковой старшина Семенов у Килишина поймал и разнес в пух и дребезги. Чорт его побрал этого разбойника. Зря съездили. Ребята, жрать хочу.

Тут я его в сторону отвел и шепчу.

— Не ходи, Серега, в столовую. Пойди к себе, помойся и переоденься. Мы тебе сюрприз приготовили.

Пошел он в порядок себя приводить, а я руки потираю. Вот-то будет радостная встреча двух влюбленных. А самого точно будто в сердце что-то кольнуло. Надо признаться, что сам я тогда голову потерял.

Опять стол накрыли, надо же было Сережку накормить. Бутылки поставили. Все равно уж спать не придется. На то и Новый год. Наконец и жених появился. В новой черкеске, гозыри золотыми цепочками позвякивают, кинжал серебряный. Картинка! Вошел, поклонился с порога и эдак церемонно подходит к Нине.

Вижу я, что что-то не в порядке.

— Что ж, — говорю, — за холодная встреча. Тут все люди свои. Обними, друг, свою невесту. Зря мы, что ли старались.

А он смотрит на меня и серьезно отвечает:

— Обнять прекрасную девушку всегда приятно, но, к сожалению, ты меня еще даже не представил. Не имею чести быть знакомым.

А она покраснела и руками лицо закрыла. Что такое?

— Ты с ума сошел, Сергей, что ж ты Нины не узнал?

— Это же не Нина, дружище.

Я к ней. Она в слезы.

— Нина, — говорит, — уехала. А я ее сестра, Людмила.

Тут Сергей всполошился:

— Увезли, в Турцию? Продали?

— Как так продали? Что вы с ума сошли? Разве дядюшка может это допустить?

— Какой дядюшка?

— Да наш дядюшка, хан Абдурахман.

— Ничего не понимаю. Почему же Нина спасти ее просила?

— А просто пошутила. Глупо, конечно. Ее это забавляло. Не думала она, что таких романтиков встретит. Я теперь жалею, что она уехала. Хотя, впрочем, опасно…

— Что опасно? Разве мы разбойники?