— Тысяча восемьсот пять трубочистов, — сказал обер-мейстер.

В одном из маленьких городков ГДР я сделал в блокноте запись: «Улица колбасников, улица кузнецов, улица мессершмидтов (точильщиков), улицы извозчиков, медников, шорников, трубочистов». Это средневековый след цеховых поселений.

Профсоюзов тогда не знали, однако «рыбак рыбака видит издалека» — жили профессиональным товариществом: сообща хранили секрет мастерства, помогали друг другу, сообща боролись с превратностями судьбы. Океан жизни растворил цеховые союзы. Пожалуй, лишь трубочисты сохранили свой цех. Есть у них герб (Кюнь показал мне его на тарелках, на кружках, скатертях, на печных изразцах и медных значках). Остался у них покровитель — святой Флориан («Без него никак невозможно: хождение по крыше — дело опасное. Я однажды летел — не иначе как Флориану обязан, что жив»). И самое главное — сохранилось у трубочистов товарищество: помогать, выручать, поддерживать честь трубочиста (девиз на гербе: «Один за всех, все за одного»). Так они и живут. Их союз не размыт скорее всего потому, что мало что изменилось в делах трубочиста с тех очень далеких времен, когда появились печи в домах.

Конечно, трубочист трубочисту рознь. Одно дело — новичок, которому надо два гада учиться (раньше учились четыре года), другое дело — опытный мастер, видавший всякие трубы: церковные и фабричные, трубы в домах и в замках. И уж, конечно, особое дело — трубочист обер-мейстер.

— Сколько же их в ГДР?

Мой собеседник стал загибать пальцы…

— Ну, а если выделить самого-самого…

Тут получилась заминка. Собеседник помялся, попросил у жены сигарету, и я понял, какой везучий я человек: «Мекка» древнего мастерства находилась тут, в этой комнате.

— Многое в жизни меняется, печи — не очень, — сказал трубочист, подавая с полок толстенные книги и наслаждаясь произведенным эффектом: все книги были о тайнах очистки труб. Одна («Настольная книга трубочиста») была подарена мальчику-трубочисту Рудольфу Кюню мастером, у которого он учился.

— В прежние времена мальчики лазили в трубы. Поднимались, упираясь в стены трубы коленями и локтями. Мастеру мальчик сигналил свистом: все, мол, в порядке, я наверху.

Профессиональная болезнь трубочистов — рак. Сажа канцерогенна. Связь между профессией и заболеванием впервые заметили еще в самом начале XVIII века. Это был первый случай установленной связи между профессией и раком. Мальчики, лазавшие в трубу, заболевали обычно через пятнадцать — двадцать лет.

Пока мы с мастером говорим, почти непрерывно звонит телефон. Отвечает всем фрау Кюнь. Записать адрес, спросить, что с трубой, сказать, когда явится мастер, или дать какой-то совет — это ее забота.

А за столом рядом с нами мало-помалу собралось полдюжины ребятишек — девчонки и мальчишки. Истребляют пончики и не сводят глаз с обер-мейстера.

— Своих у нас нет. Поэтому двери всегда открыты. Со всей улицы собираются. Трое этих вот пятилетних мужчин уже твердо решили стать трубочистами. Девочки мечтают стать хотя бы женами трубочистов… А ведь станут, знаю, учителями, химиками, инженерами. Нашу работу любят лишь в детстве. Что скажешь, работа очень нечистая, да и кому охота лазать по крышам! Но что бы там ни было — спутники, телевизоры, — трубы при этом должны быть чистыми! По этой причине мы и в чести. И если я с крыши вижу: кто-то рукой помахал, — машу в ответ. Иногда кажется, мы, чумазые, и вправду делаем человека чуть-чуть счастливее.

Наконец, о цилиндре. Откуда пошло, почему исключительно трубочисты сохранили его в обиходе? Рудольф Кюнь объяснил это так.

Когда-то трубы чистили все кто попало. В богатых домах это делали слуги. И конечно, эта работа не считалась любимой. Потом в Европе появились профессиональные трубочисты — бедные люди, выходцы из Италии. Спрос на их дело был очень велик. Найти трубочиста считалось удачей («Возможно, тогда и родилась примета: увидеть трубочиста — к счастью»). В качестве привилегии во всех городах трубочистам жаловали гражданство, разрешали носить цилиндр и саблю. И эти бедные люди так были счастливы, что даже и на работу ходили в цилиндре.

Повсюду выйдя из моды, у трубочистов цилиндр остался. Он стал как бы главным цеховым знаком («Наш брат без цилиндра — просто какой-то грязнуля. В цилиндре — другое дело. Сразу видно: идет трубочист!»).

Я спросил: где же теперь добывают цилиндры?

— О, это проблема, — сказал обер-мейстер. — На Рождество обычно приносят нам их в подарок старушки. Это все прошлый век.

— У вас, наверное, образовался запас?

— Да, есть штук пятнадцать.

О тайном желании гостя догадаться было нетрудно. И трубочист догадался. Он вышел из комнаты и вернулся через минуту с предметом, похожим на черный блин. Легкий удар о руку — и блин с металлическим звоном тайных пружин превратился в роскошный цилиндр, какому позавидовал бы даже Евгений Онегин…

Вот он, этот цилиндр, у меня дома на полке — на память о Лейпциге и о моих веселых друзьях-трубочистах.