Первое знакомство с училищем мне запомнилось на всю жизнь. Радостно встретили нас Илюша и Юра и повели по коридорам в помещение нашего курса. Здание было толстостенное, с основательными полами и тяжелыми сводами. Многочисленные двери походили на двери корабельных кают. В широко раскрытые окна тянуло с Невы ветерком. Казалось, в иллюминаторы влетает дыхание моря.

Кубрик, в котором нам предстояло жить, был большой, ослепительно чистый, светлый. Койки застланы новыми одеялами, на подушках надеты хрустящие наволочки. Среди новичков, на которых форма еще не обмялась и сидела мешком, мы сразу заметили своих, «флотских». Это был Зубов, голубоглазый, с очень светлыми волосами минер, во время войны служивший на тральщиках, и широколицый, скуластый Григорий Пылаев, воевавший котельным машинистом на «Ловком».

Мы познакомились с начальником курса капитаном второго ранга Вершининым и его заместителем Глуховым.

На продолговатом лице Вершинина, покрытом ровным загаром, резко выделялись светлые усы. Из-под густых, тоже белых выгоревших бровей смотрели спокойные синие глаза. На его кителе два ряда орденских ленточек.

Глухов, невысокий, с коротко подстриженными, черными, с проседью волосами, с бровями, двумя треугольниками сходившимися к крупному носу, был мало похож на героя войны. Но и у отца, и у Русьева, у Серго ведь тоже на лице не написано: «Я герой». На вид они самые обыкновенные люди, и без золотых звездочек их не отличишь от других моряков.

Вершинин сказал нам несколько слов об училище, в которое мы пришли — он окончил его в двадцатых годах. Сказал, что мичман Боткин, училищный ветеран, нам покажет все, что успеет, а завтра мы уедем в лагерь, где пройдем строевую подготовку. А потом, еще до начала занятий, мы пойдем в плавание.

Это обещание привело нас в восторг.

— Одни из вас, — продолжал Вершинин, — «старослужащие», прошли большую и суровую школу войны: они получат теоретические знания, чтобы стать опытными и умелыми офицерами, другие — нахимовцы, они обладают и теоретической и практической подготовкой, третьи пришли из десятилеток и техникумов. Я надеюсь, что всех вас без исключения привела к нам в училище горячая любовь к флоту, и эта любовь не остынет…

— Никогда не остынет! — с энтузиазмом, воскликнул Фрол.

— Надеюсь, что так, — чуть улыбнулся Вершинин.

Мичман Боткин — пожилой, с рябым лицом, человек повел нас осматривать училище. На рукаве у мичмана были золотые шевроны — много лет Боткин служил на флоте и, как видно, был училищным старожилом. Не одно поколение новичков он, наверное, знакомил с училищем.

Если об университете говорят — «храм науки», то здесь можно было сказать: «храм морской науки». Куда бы мы ни вошли, все напоминало о море, о флоте, о флотской службе, которой мы готовились посвятить свою жизнь. В полусумрачном зале, — дневной свет туда проникал сквозь стеклянный купол, — стояли бюсты русских флотоводцев. В гостиных и в галереях были развешаны картины в тяжелых золотых рамах, изображавшие истребление турецкого флота при Чесме, Гангутское морское сражение, Синопский бой, подвиг брига «Меркурий», не опустившего русского флага перед превосходящими силами турок, истребление турецких кораблей при Афоне, Наваринское морское сражение, морские бои Великой Отечественной войны… В музее можно было ознакомиться с историей русских морских училищ; первое — «Навигацкая школа» — было основано Петром-флотоводцем. В эту школу Петр приказал набирать юношей «добровольно хотящих, иных же паче и с принуждением», чтобы они стали впоследствии «искусными в кораблестроении и мореходстве». Петр сам экзаменовал будущих моряков и лучших посылал в дальние походы, а нерадивых, засидевшихся в классах, сдавал в солдаты. Тут был и петровский регламент морской академии. Ученикам Петр предписывал сидеть на своих местах «со всяческим почтением, всевозможной учтивостью, без всякой конфузии, не досадя друг друга, никакого крика и шума не чинить и время не проводить в разговорах…»

Мы бы застряли в музее надолго — тут было собрано все о русских, мореплавателях, исследователях новых земель, флотоводцах и героях всех войн — моряках. Но мичман торопил идти дальше, ведь у нас много времени впереди, чтобы побывать здесь не раз и не два.

И Боткин — живая энциклопедия училища — по пути рассказывал о всех примечательных в жизни училища датах, вспоминал всех начальников, преподавателей, воспитателей, помнил стихи моряков, написанные давно и давно позабытые.

Десятилетиями стекались сюда, в кабинеты, сокровища со всех флотов нашей родины. Чего только не было в «храме морской науки»! Тут были модели тех кораблей, на которых Петр-флотоводец побеждал шведов, и тех кораблей, на которых неутомимые русские мореходы побывали во всех океанах, пересекали экватор, забирались в Арктику и в Антарктику, открывали проливы, земли, острова, новые морские пути. Тут были прославленные корабли более поздних времен, отличившиеся в боях с японцами, немцами, тут были первые подводные лодки, торпедные катера, миноносцы…

Морские орудия, которым было тесно в четырех стенах, казалось, стремились на простор, на корабельные палубы, в башни, овеваемые морскими ветрами…

Тяжелые шкафы были доверху набиты старинными лоциями в толстых кожаных переплетах, атласами и уставами петровских времен, историями всех флотов мира, биографиями замечательных флотоводцев. В библиотечных шкафах хранилось сто восемьдесят тысяч томов.

Сто восемьдесят тысяч! Фрол тут же подсчитал, что если читать даже по книге в день, то за год прочтешь 365, а за десять лет — 3650, все прочитать — целой жизни не хватит!

Я взглянул на портреты прославленных адмиралов — и мне показалось, что Нахимов, Корнилов и Ушаков пытливо смотрят на нас…

А Фрол подтолкнул меня: «А ты знаешь, Кит, они ведь прикидывают: «Поглядим, что из вас получится, новички!»

В огромном, со множеством окон зале мичман показал белые мраморные доски с высеченными на них золотом именами курсантов. Четырнадцать курсантов защищали свой город от нашествия белогвардейских банд. Они погибли в боях с Юденичем. Другие шестнадцать погибли в неравном бою у самых стен Петрограда.

— А эти, — показал мичман на третью доску, — совершили незабываемый подвиг уже в мирное время, в 1923 году, спасли корабли и много человеческих жизней. Как сейчас помню, — продолжал мичман, — я шел в этот вечер на шлюпке в Кронштадт из Ораниенбаума. Мы слышали взрыв, видели, как взметнулся к небу столб огня, дыма. Взрыв случился на «Павле», на старом форту, превращенном в склад мин. На другой день флот узнал: ночью сигнальщик «Авроры» заметил огонь на форту. Он доложил командиру. Командир понимал: мины взорвутся — не сдобровать кораблям. На «Авроре» были курсанты, отбывавшие практику. Они вызвались потушить пожар. Командир с тревогой наблюдал за удалявшейся шлюпкой. В бинокль было видно: вот они высадились; нашли горевшую мину. Засыпают песком. Она все же горит. Тогда курсанты пытаются скатить ее в воду. Нелегко это сделать. Курсанты напрягают последние силы. У самой воды мина все же взорвалась…