Большевики подхватили австрийский почин. Рьяные украинизаторы — еврей Лазарь Моисеевич Каганович, поляк Станислав Викентьевич Косиор, русский Павел Петрович Постышев — давили всею мощью власти, чтобы южная часть русского народа не уклонялась от уроков украинства. В учителя пригласили галичан, чья родина оказалась под властью Польши. За пользование русским языком на работе можно было вылететь из партии. В то время это — волчий билет и серьёзный риск ареста. Но создание витрины дружбы народов, подготовка развития революции важнее!

В создание украинского народа и языка впряглись рьяные революционаристы любой ориентации. Но вскоре стало ясно: мировой революции в обозримом будущем не предвидится. Во внутрипартийных дискуссиях 1927 года за её поборника Лейбу Давидовича Бронштейна проголосовал каждый сотый коммунист. Остальные поддержали призыв его оппонента Иосифа Виссарионовича Джугашвили — строить социализм в одной стране.

Для созидания нужно внутреннее единство. Но оно обостряет конкуренцию. Фитилёв обосновал свой лозунг «Прочь от Москвы!» откровенно: «Русская литература тяготеет за нами веками как хозяин положения, приучивший психику к рабскому подражанию». То есть он и его коллеги не надеялись написать что-то оригинальное в рамках русской литературы, а пытались создать место, где их не с кем сравнивать.

Но под арест (а то и расстрел) большинство соратников Фитилёва и Постышева попали не за раскольничество, а в силу своего глубокого революционаризма — стремления менять всё подряд, хоть на пользу, хоть во вред. Такие люди опасны для окружающих. Не зря всякая революция уничтожает собственных творцов. Если бы Эрнесто Эрнестович Гевара де ла Серна не ушёл делать новую революцию в Боливии — на Кубе он бы всё равно не выжил.

Судя по дошедшим до меня — гражданина Украины — обрывкам воззрений народостроителей других союзных республик, те также разрывали старый мир под фундамент для нового. Похоже, не только на Украине расстрелянные возрождения было за что расстреливать.

В последние годы в нашей стране уже не раз вспыхивали стихийные волнения, направленные против каких-нибудь национальных групп. Чаще всего агрессия направляется на представителей бесчисленных народов Кавказа. Причём отличить их обычно не в состоянии не только погромщики, но и защитники. Бюрократический оборот «лицо кавказской национальности», вошедший в наш лексикон ещё в советские годы по аналогии с выражением «лицо еврейской национальности», намекающим на раздвоенность малой, но в ту пору активной части евреев между собственной и исторической родиной, довольно точно отражает наше неумение различать тех, кто сам в совершенстве знает, чем осетин отличается от вайнаха и оба они от армянина.

Основная масса кавказцев так же законопослушна, как и основная масса уроженцев всех прочих регионов нашей страны, разделённой ныне на полтора десятка общепризнанных, два частично признанных и два почти непризнанных государства. Поэтому любые нападения на них вызывают всеобщее справедливое негодование. Ибо им чаще всего приходится отвечать за чужие грехи.

Даже если рядовой вайнах или грузин трудолюбив и законопослушен, среди его соотечественников немало желающих шантажировать власть: мол, если попробуете чего-то не позволить мне — я так закричу об ограничении по национальному признаку, что все мои соплеменники сбегутся на помощь.

Власть зачастую поддаётся такому шантажу. Кавказцу иной раз сходит с рук такое, за что татарина или марийца наказали бы по всей строгости закона. Но и татары с марийцами в свою очередь могут выстроить конструкцию, где им предоставят куда больше возможностей, нежели русским.

Выходит нечто вроде колониализма наоборот. В классических колониальных империях вроде Британской народы колоний имеют куда меньше прав, нежели народ метрополии. У нас же, напротив, тем, кого зачастую считают колониями, прав предоставлено куда больше, чем народу метрополии.

Это на первый взгляд кажется справедливым: малым народам сложнее жить — надо эту сложность чем-то уравновесить. Но кому много дано, с того много и спросится. Когда власть даёт несуразно большие права какому-то народу, с него начинают спрашивать другие народы.

Бесчинства в Кондопоге или на московской Манежной площади лишь на первый взгляд кажутся бессмысленными погромами. Внимательное рассмотрение выявляет в их основе протест большинства против предшествующего злоупотребления правами меньшинства. Если бы убийц на Чистых прудах и Кронштадтском бульваре оставили под арестом, а не выпустили (похоже, даже не за взятки, а из опасения прослыть гонителями кавказцев) — москвичи спокойно дожидались бы законного решения суда. Если бы в Кондопоге правоохранители пресекли первые же попытки маленькой, но сплочённой заезжей группы давить на местных жителей — не понадобилось бы этим жителям браться за силовую самозащиту с неизбежными перехлёстами взбудораженной стихии.

Колониальная империя строится на неравноправии по чисто технической причине. Выходцы из метрополии очень малочисленны по сравнению с жителями колонии, а силовая поддержка ещё пару веков назад могла появиться из-за моря лишь через несколько месяцев после того, как понадобится. Вот и приходилось давить в зародыше всякую мысль о возможности неповиновения.

Но наряду с колониальными империями существуют и континентальные. В них десятки народов живут бок о бок, веками нащупывая формы взаимодействия. Да и перебросить силы на подавление любого бунта можно довольно быстро. Легендарные римские дороги предназначались не столько для повозок с товарами, сколько для стремительных маршей легендарных же легионов. В таких условиях постоянное жёсткое давление на какую-то часть населения фактически единой страны попросту невыгодно. В Риме уже в 212 году нашей эры, через два века существования империи её тогдашний глава Септимий Бассиан Луций-Септимиевич Север, известный по прозвищу Каракалла в честь любимого им длинного плаща, даровал всем жителям провинций равные права с римлянами. После чего империя благополучно прожила ещё пару веков и распалась не из-за внутренних конфликтов, но только под сильнейшими ударами извне. Восточная же часть империи, строго следуя указу Каракаллы, сохраняя равенство прав всех своих подданных, продержалась до середины XV века. Да и Турция, возникшая на её обломках, сохранила равноправие хотя бы мусульман и ещё четыре века жила довольно устойчиво.