Шрифт:
Надо бы вести дневник, клеймить современников жалом сатиры. Камер-юнкер принимался, мешала лень. Потомкам достанется его коллекция. Пуговицы, платки, крючки, булавки — сувениры минувшего величия.
Уникальный этот музей долго будет храниться в фамильном прибалтийском имении. И тетрадь с отрывочными записями. Столбики цифр — карточные долги, афоризмы, отдельные фразы и восклицания.
«Проигрался в пух».
«На коня и в Париж… Когда же!»
«Деньги — прах, сладок азарт. Свободен тот, кто не ищет ни богатства, ни власти»
«Человек — существо смешное»
Платить долги необходимо. Горохов встретил однажды Рейнгольда и не узнал бонвивана [75] — бредёт словно в воду опущенный.
— Сочувствую, друг.
Крепко взял под руку. Причина известна. Проигрыш, на этот раз тяжёлый.
— Удачу нельзя приручить, — и ливонец слабо улыбнулся. — Было бы скучно, правда?
— И много?
— Сто пятьдесят. Хуже всего то, что данный господин мне неприятен. Просить отсрочки не могу.
75
Кутилу (от фр. bonvivant).
— Вызволить вас?
В тетради Рейнгольда цифра обведена жирно и затем перечёркнута. А в списке лиц, получающих пособия от князя Меншикова, отныне значился Левенвольде.
Встревожен Петербург — весной будет война. Тысячи уст твердят… Чинят, снаряжают корабли, муштруют пехоту. Кого бить? Слышно — испанцев. Или датчан.
Царица, ни с кем не советуясь, подарила будущему зятю двести тысяч на войско. Формировать в России, цель — отобрать у Дании Шлезвиг. Секрета в том нет, напротив — самодержица призналась публично, удивив сим актом двор и дипломатов.
Датский посол Вестфален, придя в совершенный ужас, предупредил об угрозе короля Фредерика [76] и прибавил:
«Екатерина располагает государством, как изношенными туфлями».
Светлейший глотал валериану. Новый кунштюк! [77] Приедет Кампредон, будет скулить… Голштинец отступался уже, готов был компенсацию взять за Шлезвиг. Вожжа под хвост… Если добывать этот клочок земли для герцога, то путём дипломатическим — так заповедал покойный царь.
76
Фредерик IV — король Дании и Норвегии с 1699 по 1730 г.
77
Трюк, фокус (нем.).
Изволь, матушка, объясниться!
— Француз забегал тут, — сказала царица самодовольно. — Я задала моцион.
— Поди, на аркане приведёт жениха, — ответил князь, потешаясь.
— Забегал, — повторила упрямо.
Усмешка князя погасла.
— Воля твоя, мать. И я подтолкну.
За дверь выйдя, рассмеялся. К Кампредону отправился сам. Острастка, пожалуй, на пользу. Авось, скорее конец канители, а то ведь обрыдло — он туманит насчёт жениха, мы договор мусолим, Катрин бушует. Данилыч нашарил в кармане часы — с компасом и странами света, подарок Петра. Маркиз отобедал, пьёт чекулат.
И точно — в нос шибануло от душистого напитка, сдобренного ванилью… Кампредон ютился в кресле, накрытый по шею лисьей шкурой — простужен, устал, изнемогает от пустых словопрений.
— Ваши вельможи… Остерман скользок как угорь, сочиняет фальшивые болезни. Ваша подозрительность… Я подам в отставку, мой принц.
Вот бы славно…
— Зачем же… Солдаты ждут сигнала. Что на Пиренеях? Не всё зависит от нас.
Франция в одиночку; без Англии, не ввяжется в драку. Из-за безделицы Остерман тоже считает — тревога напрасная. Похоже, трубят отбой.
— Была почта вчера, — и француз смущённо развёл руками.
— Ничего, маркиз? Не стреляют? Живите мирно? Её величество подпишет договор немедленно, если вы поняли меня? Я буду счастлив вместе с вами поздравить новобрачных.
— Взаимно, мой принц, но Его величество пока не изъявил намерение. Я уже осмеливался предложить молодого человека из его семьи, который, в случае бездетности монарха…
— Займёт престол, — вставил князь. — Гадательно… Короля, дорогой маркиз, короля!
— Вправе ли я обещать, мой принц? В моём положении. Я могу лишь надеяться.
— У меня нет надежды, маркиз.
Зря трудился царь, вырезая на кости личико маленького Людовика, зря послал ему токарный станок — создание искусника Нартова. В яму, небось, скинули подарок. Царицу до сей поры манит несбыточное. Время покажет ей. А пока, внешне подчиняясь, затягивать переговоры, исправлять пункты трактата, спорить. Тактика, объединившая почти всех вельмож, старых и молодых.
Данилыч, ярый защитник самодержавия, с болью в душе участвует в сей безмолвной обструкции, немыслимой при великом Петре.