С кулаками лезут именитые. Развязал папку кабинет-секретарь, да толкнули под локоть, содержимое высыпалось. Подбирают бумаги, топчут их. Нашли, убедились — два слова различимы, и то приблизительно. Почерк странный.

— Фальшь это… Не его рука…

— Где подлинное?

— У царицы, где же ещё!

— Пошли, сыщем!

— Меншиков захитил.

Врезался бас Феофилакта — он свидетель, император начертал собственноручно. Нет и устного завещанья. Феофан Прокопович поддержал — грех порочить царицу. Преосвященные заглушили назревавший бунт. Макаров сложил бумаги, протянул, по-северному окая оравшим вельможам:

— Чего надоть от покойника? — съёжился виновато — застенчивый, невидный собой. Многих отрезвило. Император мёртв, вопрошать его бессмысленно.

Так как же быть?

— Сами решим…

Прозвучало несмело. Сами? Новизна ошеломляющая. Грозный владыка решал за всех. Держал Россию в горсти. Москвичам повелел заколотить боярские дворы, поколениями обжитые, переселиться в Петербург, к студёному морю, ходить под парусом над пучиной, в утлой лодчонке, чего ни дедам, ни прадедам не снилось. И вот, нежданно — воля собственная, будто чаша с пьяным напитком, поднесённая к губам.

Хлебнули — и пошло по жилам, ударило в голову. Подобно кулачным бойцам о масленице разделились — стенка на стенку. Голицын, стуча посохом, возгласил:

— Царевича сюда… Наследника…

И снова буйство.

— Царская кровь.

— Богом дан… Перст Божий.

— Опомнитесь! — нараспев, как с амвона, грянул Феофан, киевский книгочей и златоуст. — Всуе поминаете имя Божье. Младенца на трон? Смуты хотите?

Духовного пастыря не перебили.

— Огорчеваем душу почившего. Бесчинство кажем вместо сыновнего благодарения, послушания. Он же, премудрый законодатель, нас от смуты избавил.

Намёк на указ о престолонаследии [15] , согласно которому наследник прямой, но править неспособный, трон уступает. Монарх вправе назначить преемника из своей фамилии, наиболее достойного. Отец отечества сей случай предвидел.

— Супруга его, коронованная и помазанная [16] , не токмо ложа, но всех трудов его сообщница, — она есть наследница, она есть самодержица наша. Тужимся решать, что решено уже… Волю свою подтверждал неоднократно, чему есть свидетели.

— Я свидетель, — откликнулся Толстой.

Гвоздя посохом наборный пол, двинулся на него Голицын, наливаясь возмущеньем.

— Ты-то, Пётр Андреич… Ты рад бы в рай, да грехи не пускают. Дёшево твоё слово.

— Тебе судить, что ли?

Толстой, правдами и неправдами выманивший Алексея из Италии, слывёт у бояр отщепенцем. Заговорил, рубя ладонью воздух, Ягужинский. Был в гостях у английского негоцианта вместе с государем недавно:

— Царицу почитал наследницей… И сказал — женщины над русскими не было, так привыкнут. Женское естество не помеха… Не я, господа, его величество нам глаголет.

Данилыч в это время томился в спальне возле покойника. В груди теснило преужасно, скорбь мешалась со страхом и злостью. Чу, гвардейцы! Нет, из зала гомон…

Наведался Толстой с вестями оттуда. Обнаглели бояре. Прямо польский сейм учредили — кто кого перекричит. Пожалуй, кровь брызнет… Князь сжал эфес шпаги — если ворвутся, проткнуть напоследок одного, другого… Пощады не жди… Воцарится Петрушка — пирожника враз под замок, сегодня же… Спать на пуховой постели не придётся. Всё прахом … Петербургу быть пусту — сулил же предатель Алексей [17] .

Пол под ногами раскалён. Царица припала к постели, всхлипывает, стонет. Маятник мерно отбивает секунды, и Янус кривится в зареве свечей — медный Янус над циферблатом, двуликий, обращённый в былое и грядущее, бог входов и выходов, ключей и замков, начал и концов.

Где же Бутурлин? Перебежал, иуда… А недруги злорадствуют — прячется пирожник, трусит.

— Ты побудь пока…

Бросил Екатерине, безучастной ко всему от горя. Вытянул шпагу, со стуком погрузил снова в ножны. Жест успокаивающий.

Пошёл к дверям.

Зал оглушил, не вдруг заметили князя — Голицын сцепился с Феофаном. Протопоп зычно увещевает — коронация малолетки вызовет раздоры.

Князь тёр платком щёки, притворяясь плачущим. Исподлобья взглядывал, оценивая шансы сторон. У бояр согласия меж собою нет. Хотят регентства, покуда мал наследник, а кому оное доверить — вопят розно. Голицын и Репнин долбят — Екатерине с Сенатом, другие кличут Анну в регентши, даже вон младшую — Елизавету. Кто в лес, кто по дрова… Зато в своей партии Меншиков видит единство полное, да и числом она превосходит.