Садовский Михаил Рафаилович
Шрифт:
А что же мир? Люди? Разве не знали они, как сверкает «Хрустальная ночь?» Как пахнут горящие книги и древние свитки Торы? Как с грохотом рушатся стены синагог, и звенят стёкла витрин еврейских магазинов? Разве не кричали на весь мир об этом, успевшие унести ноги от всеобщей чумы, разве не предупреждали великие творцы, спасшиеся от бесноватого фюрера, чем он грозит миру?
Люди стыдливо молчали. Они откупались равнодушием и чужой кровью…
Но за это не убивают?
Ещё этаж вниз по дороге к аду. Перелистнём же ещё страницу.
«1940-41: В июне 1941 Германия вторглась на советскую территорию и скоро достигла Хорошева. Как еврей и учёный Симха стал предметом преследования германских оккупационных властей. Примерно через неделю после захвата Хорошева германские солдаты ворвались в дом Перельмутеров. Симха увидел, что они идут, и попытался убежать через чёрный ход, но украинские полицаи поджидали его там и арестовали. Симха был депортирован, как и многие известные хорошевские горожане».
В Минске я, восьмилетний мальчишка, шёл пешком от вокзала к своей тётке, вернувшейся на родину после четырёх лет эвакуации, шёл мимо вывороченных и завитых штопором рельсов трамвая, мимо стоящих красными кирпичными листами стен домов, мимо немецких пленных, которые теперь разбирали завалы, образовавшиеся от бомб и снарядов на месте бывших кварталов, шёл мимо ещё не везде уничтоженных надписей, ограничивающих печально знаменитое Минское гетто. Окна тёткиной комнаты выходили на Немигу, которая и была одной из улиц, ограничивающих квадрат смерти… а на углу торчала чудом уцелевшая стена дома… сюда мы ходили с братом по нужде — туалет в доме был невиданной роскошью… луч карманного фонарика скользил по надписям, взобравшимся аж до пятого этажа, и все они кричали «Прощай!»…
Мы искали здесь фамилии наших родственников, двоюродных, троюродных братьев и сестёр… больше двадцати их погибло в гетто… где, в каком?…
Сохранить бы этот документ в назидание потомкам, но… стену зацепили тросом за самую вершину и тянули, тянули двумя тракторами, а она не поддавалась! Всё раскачивалась и раскачивалась, и даже изгибалась, не желая сдаваться… но камень оказался чувствительнее людей, и в красной пыли крошащихся кирпичей навсегда исчезли тысячи имён невинных жертв…
Людям оказалась не нужна эта память.
Но за это не убивают?
И «Яма» здесь же неподалеку, где в одну ночь уложили в ров 5000 евреев… она так заросла, и осыпались её края, и ступени деревянной лестницы погнили… но может быть, от этого стало только страшнее и обиднее… уже не за них, убитых, — за тех, кто будет завтра!..
Разве благополучные соседи не знали, что делается рядом в дубовом лесу? — Там был концлагерь «Бухенвальд!»
Разве униженные поляки не знали, что такое «Аушвиц?» Это там на воротах написано: «Труд делает свободным» — Они не знали, какой это труд?
Что, сейчас лишь проснулась совесть детей и внуков тех, кто топил там печи крематориев телами евреев? Они едут сюда автобусами замаливать своим трудом грехи предков… И когда я стоял там перед воротами, а потом ходил по скорбным дорожкам, усаженным цветочками вдоль страшных бараков, в которых лежали горы детских туфелек, снятых с ножек малышей, золотых коронок с зубов их матерей… там не страх терзал меня, а кипучий вопрос: вы же знали об этом, люди?! И молчали! Молчали!
Но за это не убивают?
Нет. За это не убивают. Вы сохранили Бжезинку, женский лагерь смерти, в том виде, как он опустел в сорок пятом… и память так же ветшает и гниёт, и разве не голосом Геббельса кричит сегодня новый эсэсовец — «Да не было этого ничего, не было! Врут всё те же жиды проклятые и нанятые ими журналисты! Не было!»
Было! Я стоял там и слышал их крики! Женщин, чьи ноги тощали до щепок, чьи кости искривляли химикалии, на которых доктора(!!!) учились стерилизовать и наблюдать течение страшных болезней! Было!
Было, как Бабий Яр, ямы в Калитниках в центре Москвы, где стоят дома и устроен Птичий рынок на костях десятков тысяч убиенных, свезенных туда из подвалов на Лубянке. Вы не знали об этом? Было и есть.
Но за это не убивают?
И в Израиле, в Яд Вашеме тысячи свечей, тех детских душ, мерцающих в зеркальных лабиринтах, и тысячи деревьев праведников, спасших хоть одного еврея… они разве спрашивали тогда:
Но за это не убивают?
Где те составы, которые приготовил великий вождь страны Советов для депортации евреев, чтобы окончательно решить этот проклятый «еврейский вопрос?» Они на запасном пути? Вы не знаете, что они есть? Разве? Отчего же безнаказанно кричит готовый на всё ради карьеры новый бесноватый из Российской Думы (под молчаливое её одобрение), чтобы «Иван раскрыл свою душу» и показывает ему врагов его — евреев!
Но за это не убивают?
У истории нет закоулков. Обыватель не боится прошлого. Это совесть скрежещет зубами от боли. Покаялся понтифик за всю католическую церковь, развязавшую руки людоеду. Каждые два из трёх евреев Европы сгорели в огне равнодушия. А вы, уцелевшие и новые жители Европы и мира? Что остальные? Молчат?
Но за это не убивают?
А за что НКВД отплатило Валенбергу — за то, что спасал евреев?
Великая Америка сберегла для мира Эйнштейна, Ремарка, Кальмана, Сцилларда, Фейхтвангера… тысячи тысяч бежавших, но, может быть, души всего одной тысячи человек, не принятых ею с корабля, напрасно стоявшего в ожидании спасения у берегов Флориды, и вынужденных вернуться в Европу, чтобы сгореть в фашистском пламени, не дают ей спокойно жить… и это камень в фундаменте памяти?..