Шрифт:
— Рука, протянутая к блюду с крендельками.
Ломбард сердито посмотрел на него:
— Да разве можно встать со своего места, подойти к другому человеку и заговорить с ним и при этом не видеть его? По-моему, ты просто шутишь. Ты ведь знал, что это девушка, не так ли? Ты, надеюсь, не думал, что обращаешься к зеркалу? Ну и как ты догадался, что это девушка?
— На ней была юбка, значит, это была девушка, и у нее не было костылей, значит, она не была калекой. Только это меня и заботило. Я глядел сквозь нее все время, пока я был с ней, я мысленно видел на ее месте Мою Девушку, как ты думаешь, что я могу рассказать? — в свою очередь взорвался Хендерсон.
Ломбард подождал с минуту, пока оба успокоились. Затем продолжил:
— Какой у нее был голос? Он что-нибудь подсказал тебе? Откуда она приехала? Что-нибудь о ней самой?
— Что она закончила среднюю школу. Что она выросла в городе. Она говорила так же, как мы. Абсолютная горожанка. Бесцветная, как кипяченая вода.
— Значит, это ее родной город, раз ты не заметил никакого акцента. Ну хоть что-нибудь. Что было в такси?
— Ничего — колеса себе крутились.
— Что в ресторане?
Хендерсон упрямо набычился:
— Ничего. Это все бесполезно, Джек. Ничего не вспоминается. Я не могу. Не могу. Она ела и говорила, вот и все.
— Да, но о чем?
— Не могу вспомнить. Не могу вспомнить ни слова. Да это и была не та беседа, чтобы запоминать ее. Просто чтобы не молчать, чтобы заполнить паузу. «Отличная рыба. Война — ужасная вещь, не правда ли? Нет, спасибо, сейчас я не хочу курить».
— Ты сведешь меня с ума. Да, ты, должно быть, очень любил Свою Девушку.
— Любил. И люблю. И хватит об этом.
— Что было в театре?
— Только то, что она вскочила на сиденье; я уже три раза тебе об этом рассказывал. И ты согласился, что это говорит тебе не о том, какая она, а лишь о том, что она сделала в определенный момент.
Ломбард подошел поближе:
— Да, но почему она вскочила? Ты все уклоняешься от ответа. Занавес еще не опустился, ты сам говоришь, а люди в таких случаях не вскакивают просто так.
— Я не знаю, почему она встала. Я не читал ее мысли.
— Ты и в своих не больно-то разбирался, насколько я понимаю. Ладно, мы вернемся к этому потом. Раз уж ты вспомнил следствие, причину мы как-нибудь выясним.
Он, тяжело ступая, прошелся по камере, давая им обоим возможность передохнуть.
— Когда она так стояла, ты, наконец, посмотрел на нее?
— Смотреть — это физиологическое действие, выполняемое зрачками глаз, видеть — это умственная работа, которую производят клетки мозга. В тот вечер я много раз смотрел на нее, но ни разу не видел.
— Это пытка, — сказал Ломбард, поморщившись и сведя брови к переносице. — Кажется, я так и не смогу вытянуть ничего из тебя. Надо найти кого-нибудь еще, кто мог бы помочь, кого-нибудь, кто видел вас вместе в тот вечер. Не может быть, чтобы два человека вместе провели в городе шесть часов и никто их не видел.
Хендерсон криво усмехнулся:
— Я тоже так думал. Но оказалось, что я был не прав. Должно быть, в тот вечер в городе бушевала эпидемия астигматизма. Иногда я уже сам начинал сомневаться, была ли со мной на самом деле эта особа, или она — лишь галлюцинация, плод моего воспаленного воображения.
— Ты это брось, слышишь! — коротко приказал Ломбард.
— Свидание закончено, — раздался голос снаружи.
Хендерсон встал, поднял с пола обгоревшую спичку и подошел с ней к стене, на которой углем было нацарапано несколько рядов косых параллельных черточек. Палочки в верхних рядах были перечеркнуты и превратились в букву «X», снизу оставалось лишь несколько незачеркнутых вертикальных штрихов. Он добавил к одному из них косую черту, превратив и его в «X».
— И это прекрати! — добавил Ломбард.
Он поплевал на ладонь и, быстро подойдя к стене, яростно провел по ней рукой, и палочки, перечеркнутые и неперечеркнутые, исчезли.
— Хорошо, продолжаем, — сказал он, доставая карандаш и бумагу.
— Теперь я постою для разнообразия, — сказал Хендерсон. — На этой койке может сидеть кто-то один, двоим уже не хватит места.
— Ты понял, чего я хочу? Свежий материал, который еще не отработан. Свидетели второго плана, люди, которые не получили повестку в суд, которых проглядели и фараоны, и твой адвокат Грегори.