Американка ошиблась! В царской России книга Толстого тоже была запрещена нравственной цензурой. Жене Толстого пришлось добиваться личной аудиенции у царя, чтобы вымолить у того разрешение включить «Крейцерову сонату» хотя бы в собрание сочинений Толстого.

Да что говорить о Толстом, если чуть ранее русский журнал «Современная летопись» в пух и прах раскритиковал пьесу Островского «Гроза» за «самый циничный эротизм». А его драму «На бойком месте» так просто сравнивали с откровенной порнографией.

Сейчас все это выглядит смешно. Не менее смешно, чем требование прикрывать ножки роялей или ножки подаваемых к столу жареных кур маленькими юбочками, что повсеместно практиковалось в викторианской Англии. И объяснялось данное мероприятие так: ножки – куриные или рояльные, без разницы – вызывают непроизвольные ассоциации с женскими ножками, а зачем нам пробуждать в людях грязные инстинкты? Тем более что в дом могут прийти дети, которым смотреть на ножки уж совсем не полезно! Поэтому лучше прикрыть рояльные и куриные ножки деликатными юбочками...

Смешно... Так же как суд над Ларри Флинтом. Нашли, за что судить – за голые сиськи на обложке!..

Так же смешно, как позднесоветские судебные процессы над владельцами видеомагнитофонов, которых сажали в тюрьму за просмотр «Эммануэли», «Греческой смоковницы», «Амаркорда»... Нам смешно, а люди реальные срока отмотали! Жизнь им поломали.. Чего ради? А ради морали!

Что может быть ужаснее морали, стоящей превыше человека?..

И точно так же будут смешны все нынешние процессы против порнографии лет через пятьдесят. «За что людей наказывали и осуждали в начале XXI века?» – спросят потомки. И, ужаснувшись, ответят: за изображенный акт совокупления. Бред какой-то...

Во второй половине XVIII века мораль в России была на столь недосягаемой высоте, что многие крестьяне еще соблюдали церковные посты, а дворяне воспитывали своих дочек в такой строгости, что волосы дыбом... Вот пример. Анна Лабзина – приемная дочь писателя с характерной фамилией Херасков – никогда не видела не то что фривольных книжек, но даже не знала слова «роман», потому как это слово весьма двусмысленно, и приличной девушке его знать не пристало... Даже когда в доме говорили о вполне благопристойных книгах, Анну на всякий случай выставляли за дверь – чтобы не испортилась. Как же отразилась эта неиспорченность Лабзиной-Херасковой на ее супружеской жизни? Самым паскудным образом!

Выйдя замуж за инженера Карамышева, Анна решительным образом стала отказывать ему в «скотской любви». «Я, – говорила она, – не знаю скотской любви, и Боже меня спаси знать ее, я хочу любить чистой и нестыдной любовью». Короче говоря, кончилось все тем, что муж махнул на Аню рукой и начал дрючить совсем другую женщину.

А теперь ответьте мне, могли ли с таким воспитанием быть счастливы в браке эти асексуальные тургеневские барышни, наводнившие тогда Россию, как вши рубище юродивого?

Многие из этих возвышенных созданий были настолько чисты и невинны, что их глубоко шокировало необычное поведение мужчины в первую же брачную ночь, ибо они даже представить себе не могли, что приличный человек может вытворять этакую постыдную пакость!..

Да и мужчина вряд ли мог быть счастлив, когда рядом с ним такое... даже не бревно, а просто не пойми что... порядочная женщина, одним словом. Вот как описывает свой первый сексуальный акт с такой дамой поэт Валерий Брюсов: «...Вышло дело дрянь. Я так устал, в борьбе с ней спустил раз 5 в штаны, так что еле-еле кончил потом...»

При этом сама российская интеллигенция считала все сексуальные проявления занятием грязным и недостойным человека. Это просвечивает в произведениях писателей, их дневниках... Белинский, Чернышевский, Бакунин, Добролюбов яростно занимались онанизмом и морально очень страдали от этого.

Старая мораль заставляет людей страдать на ровном месте и нарабатывать комплексы...

Когда нормальные инстинкты не находят выхода, когда естественное (тот же онанизм, например) объявляется грязным и постыдным, котел башки взрывается конкретно. Крыша ехала у людей реально! Чернышевский в своем сексуальном метании доходил до проявлений педофилии. Со своим дневником он, мучаясь, делился следующим: «Сколько за мной тайных мерзостей, которых никто не предполагает, например, разглядывание во время сна у детей и сестры... Ночью снова черт дернул подходить к Марье и Анне и ощупывать их, и на голые части ног класть свой...»

Нравы крестьян, впрочем, были не лучше. Эти дикие дети деревни считали происходящее в семье делом всего «обчества», о чем говорило и вывешивание на всеобщее обозрение простыни после первой брачной ночи, и публичное наказание изменивших жен... «Изменщице» завязывали ночную рубаху над головой – так, чтобы нижняя часть тела была обнажена, а голова закрыта, и в таком виде водили по улицам. Могли раздеть догола, измазать дегтем, обвалять в перьях, избить палками и привязать к дереву – на съедение гнусу. Порой забивали палками до смерти.