Записывайте! Необходимо открыть массажный салон, набрать персонал с законно оформленной московской регистрацией, а перед приемом на работу подписать с каждой работницей контракт, согласно которому она под страхом выговора обязуется не заниматься с клиентом сексом за деньги (вариант: не заниматься сексом на работе). В трудовой книжке написать «массажистка»... Официально деньги ваша контора будет получать по чеку за массаж и исправно станет платить с них налоги. А сексом работницы – если захотят, конечно, – займутся с клиентом совершенно бесплатно и исключительно из личных симпатий, нарушив при этом должностную инструкцию вашего предприятия. Не будьте к ним слишком строги за это – дело молодое...

Слава богу, дармовой секс у нас пока не запрещен, поэтому схема работает идеально. Есть много достойных людей, которые зарабатывают на ней хорошие деньги...

Название этой главки – на самом деле цитата. Из стихотворения Дмитрия Быкова. Она подходит сюда как нельзя лучше, поскольку эта главка – об эвтаназии. И о том, имеет ли право человек на собственную жизнь. Или его жизнь принадлежит другим – государству, например, или большинству, имеющему право голоса.

«Знаете, есть тезисы настолько бесспорные, что их не опровергают ни правые, ни левые, ни умные, ни глупые... А вот прямые следствия из этих непреложных истин уже подвергаются остракизму, о них с пеной у рта спорят, обвиняя друг друга во всех смертных грехах», – писал я в одной из предыдущих книг. Один из таких «бесспорно-спорных» тезисов – право человека на жизнь. Никто не заявит, что у человека нет права на жизнь. Все кивнут: да, есть такое право, как же без него. Но стоит пойти лишь чуть-чуть дальше, сказав, что право на собственную жизнь есть одновременно и право ею распоряжаться, как тут же возмущенно загудят всевозможные попы, радикалы, моралисты... Ну не может, с их точки зрения, имеющий право на жизнь реализовать это право до конца.

Я человек циничный – влияние профессии. Меня трудно чем-либо пробить. Но вот одна история меня совершенно выбила из колеи. Целую неделю ходил под впечатлением, все время мысленно возвращался к ней, пережевывал. Историю эту мне рассказала жена. Несколько лет тому назад она работала в школе – преподавала английский. С ней вместе работала ее коллега постарше, у которой был сын.

Болезненные дети рано умнеют. А Сережа не мог не быть болезненным – наследственность подгуляла. Сережа часто болел. Видимо, у них в роду что-то с иммунной системой было не в порядке, поскольку чуть ли не половина родственников скончались от рака. Ирина Сергеевна молилась, чтобы сына эта участь миновала. А если уж и не миновала, то чтоб хоть приключилась с ним такая беда поближе к старости. Собственно, ситуация позволяла на это надеяться – родственники учительницы погибали от рака лет в 50–60, лишь один умер в 40 с небольшим.

Но то ли молилась она недостаточно усердно, то ли боженька оказался глуховатым и подслеповатым, но у Сережи обнаружили рак крови в 11 лет. Мальчишка, как я уже написал выше, был умненький, много читал, много знал. По-английски говорил весьма сносно (мама-учительница на репетиторов денег не жалела). В глазках его светилась мысль; не по росту, но по интеллекту Сережа обгонял сверстников на две головы. Он знал семейную историю и довольно быстро понял свой диагноз. Кроме того, в доме на полке стояла медицинская энциклопедия...

Дети бессмертны. В том смысле, что, теоретически зная о существовании старости и смерти, они практически живут как бессмертные. Психологически для них смерти нет. Потому что она так далеко, так далеко, где-то после пенсии... В каждом ребенке живет уверенность в собственной бесконечности. Потому дети так бесшабашны – они катаются на крышах лифтов, прыгают с высоты, выбегают на мостовую. Они не верят в смерть. Если даже у взрослого и умудренного печальным опытом человека в глубине души порой гнездится глупая уверенность – «со мной-то уж точно ничего не случится», то что говорить о детях.

С этой точки зрения, Сережа не был ребенком. Он даже не был обычным взрослым. Он перешагнул некую черту и смирился, понял, что умрет, как умирали от рака его родственники. Он переступил ее в 12 неполных лет.

Все больные дети, когда им плохо, тянутся к маме, чтобы она хоть как-то облегчила их страдания, полечила, спасла. Утешила. Сережа тоже просил... Только не об утешении, поскольку понимал: оно невозможно. Он, не пикнув, переносил регулярные и болезненные процедуры полного переливания крови, которые, впрочем, потом делать бросили: бесполезно. И когда боли становились невыносимыми, потому что уже перестали действовать самые сильные наркотики, он ясными глазами смотрел на мать и кричал:

– Мама, помоги мне умереть!

Вот этот-то крик 11-летнего ребенка и застрял у меня в ушах на целую неделю, будто я сам его слышал. Представляю, каково было матери.

Этот предсмертный ад продолжался около месяца. Через месяц поседевшая мать хоронила поседевшего от страданий сына.

Она никак не могла облегчить его мучений. Наверное, не раз проносилась у нее в голове эта мысль, но яда у нее не было. Если был бы – наверняка дала бы, несмотря на угрозу суда и тюремного срока. Потому что это невозможно...