Прилагаю сделанную мною запись со слов Б., из которой вы узнаете подробности об Софье Андреевне.

У нас все благополучно. Владимир Григорьевич в очень хорошем состоянии. Мы по вас скучаем, и грустно проходить мимо вашего пустого домика.

Всего хорошего.

Любящий вас А. Сергеенко».

Рассказ Б.:

«Вчера я отправился в Ясную, чтобы выслать книги по списку, присланному Александрой Львовной. Там по разным причинам задержался до позднего вечера. Еще раньше Варвара Михайловна сказала, что в 12 часов должна вернуться из Кочетов Софья Андреевна.

По приезде ее мы с Варварой Михайловной не могли не заметить в ней значительной перемены. Софья Андреевна была спокойна, не истерична, как всегда в последнее время, хотя вид у нее был подавленный, и она усиленно жаловалась на Л. Н. Главным образом она ставила ему в вину то, что он никак не хотел сказать ей времени своего отъезда из Кочетов. И, по ее словам, «так кричал» на нее, что «стены дрожали».

Про свой отъезд из Кочетов Л.H., по словам Софьи Андреевны, будто бы сказал, что он может приехать или через день, или через три месяца.

Говорила Софья Андреевна также, что Л. Н. в Кочетах «эпикурействует», играет в винт, говорила, что Л. Н. делал позу на весь мир — снимался в кинематографе, пиля дрова.

Сегодня в «Русском Слове» я прочел, как это было:

9–го утром Л.H., выйдя по обыкновению на прогулку, разговорился по дороге с пилившими бревна крестьянами. Один из них стал просить у Л. Н. некоторые его книжки. Л. Н. сказал обратившемуся к нему крестьянину, что книжки у доктора, Д. П.Маковицкого.

— Надо пойти к нему и попросить их у него, — сказал Л. Н.

— Я бы пошел, — сказал крестьянин, — да боюсь работу оставить: управляющий заругает…

На это Л. Н. ответил:

— Ничего, иди, я тебя заменю.

Крестьянин пошел, а Л. Н. взял пилу и, пока тот не вернулся, около двадцати минут пилил дрова.

Весьма возможно, что когда этот крестьянин пришел к Сухотиным и рассказал о том, что Л. Н. заменил его на работе, кинематографщик, бывший в это время у Сухотиных, поспешил к месту работы и снял за нею Л. Н.

За завтраком, пока еще не вышла Софья Андреевна, Варвара Михайловна предупредила меня, что Софья Андреевна намерена показать мне место из дневника Л.H., на основании которого она строит свои дикие подозрения относительно характера отношений между Л. Н. и Владимиром Григорьевичем. Заранее я решил не соглашаться на предложение Софьи Андреевны. Действительно, через некоторое время Софья Андреевна предложила мне пойти к ней в комнату.

— Я хочу дать вам прочесть одно место из дневника Л.H., из которого вы увидите, на чем я основывалась в том, что говорила о Черткове. Пусть хоть кто-нибудь из молодых людей узнает, что я была не просто сумасшедшая баба, когда говорила это, а что у меня были основания.

Кроме того, она заявила, что если уж я буду знать о происходящем у них в доме, то лучше мне знать это «из первых рук». Как я знал наверное, Софья Андреевна думала, что о сумасбродных ее подозрениях о каких-то особенных отношениях между Л. Н. и Владимиром Григорьевичем я еще ничего не слыхал. Заключаю я это из того, что до сих пор она сама воздерживалась мне о них говорить, тогда как говорила об этом со всеми в доме.

Теперь я сказал ей, что догадываюсь, о чем она говорит, так как слышал об этом от других, и что читать указываемое ею место из дневника Л. Н. я не могу, потому что мне это было бы тяжело. Софья Андреевна нисколько не настаивала на своей просьбе и сейчас же ушла.

Вид у нее сегодня был вполне здоровый, нормальный и бодрый. Варваре Михайловне она принесла для переписки на ремингтоне черновую ее ответа Владимиру Григорьевичу на письмо его, которое она получила в Кочетах. Не буду приводить содержание ее ответа, потому что наверное Владимир Григорьевич его получит не сегодня завтра. Между прочим, сегодня же Софья Андреевна вновь повесила в кабинете Л. Н. портрет Владимира Григорьевича, но только не на прежнем месте у письменного стола, а на другом, очень невидном месте.

— А то, пожалуй, он рассердится, — сказала она, говоря о Л. Н.

Варваре Михайловне она передавала что-то вроде того, что она может допустить, чтобы Л. Н. ездил в Телятенки к Владимиру Григорьевичу, но если Владимир Григорьевич приедет к нему в Ясную Поляну, то она разведется со Л. Н. и уедет из дома.

Что касается перемены настроения у Л.H., то, как пишет Александра Львовна, на него, видимо, повлияли присланные Гольденвейзером выписки из дневника Варвары Михайловны, описывавшей одну из своих откровенных бесед с Софьей Андреевной.

Передавала Софья Андреевна, что М. С. Сухотин назвал ее взбалмошной.

— Какая же я взбалмошная?! — удивлялась она».

Из письма В. Г. Черткова к Л. Н. от 14 сентября.

«…Я часто думаю, как удивительно сбылось одно ваше страстное желание, которое вам было невозможно в себе побороть, но сбылось незаметно для вас и в совершенно непредвиденной форме. Вы столько лет всем существом вашим желали иметь возможность засвидетельствовать своими поступками, своей жизнью то, во что вы верите и что так горячо словесно исповедуете. И вам казалось, что единственная оставшаяся для вас форма такого засвидетельствования вашей веры — это тюрьма и вообще преследования и страдания со стороны обличаемой вами «власти мира сего». Ради этого вы даже иногда подвергались искушению нарочно особенно резко обличать, чтобы невозможно стало вас оставлять на воле. Но эта дверь для вас так и осталась закрытой. А между тем, незаметно для самих себя вы оказались в другом, совершенно неожиданном для вас положении, в котором вы имеете возможность свидетельствовать гораздо ярче и глубже, чем если бы были посажены в тюрьму. Для того, чтобы вызвать проявление того поведения и отношения к человеку брату, которые вытекают из исповедуемого вами жизнепонимания, — и притом в обстоятельствах таких, труднее которых ничего не может быть, — ничего нельзя было придумать лучше, целесообразнее, чем именно то семейное положение, в котором вы сейчас находитесь. Крееты, костры, казни, внешние мучения — все это было, и в этой области ничего нового быть не может… К тому же все это происходит на подмостках, на виду у всех, при умиленном преклонении друзей и единомышленников. А ваша задача задана вам в обстановке, не только не торжественной и прославляемой, а, напротив, в обстановке, которую большинство людей считают позорной для вас, вашей ошибкой, несостоятельностью. И как над Христом глумились, дразня его словами: «Слезай с креста, если ты действительно сын Божий», — так глумятся и над вами теперь, приписывая вашей вине то положение, в котором вы находитесь. Но положение ваше еще совсем особенно трудное и «засвидетельствование» ваше имеет совсем особенное значение еще и с другой стороны. Страдать и умирать просто за верность своей вере — одно дело. Это просто и ясно. Но страдать и умирать за свою веру и одновременно с этим вдобавок не знать вперед в точности, что делать, как себя вести, а все время вырабатывать, сверх всего остального, на деле правильное отношение между любовью к Богу и любовью к ближнему, т. е., проявляя любовь к ближнему, вместе с тем не нарушать любви к Богу, т. е. по слабости или ради собственного внутреннего удовлетворения не давать себя вовлекать в то, во что не следует, — это совсем другое дело, гораздо более трудное. И вот это-то дело вам и задано. И помогай вам Бог продолжать его осуществлять все лучше и лучше. А то, что вы уже сделали в этом направлении, послужило нам всем, понимающим вас друзьям вашим, уроком и подтверждением вашего жизнепонимания — такими, каких ни при каких других обстоятельствах вы нам дать не могли бы».