29 августа. Л. Н. сказал, что последняя болезнь была ему в высшей степени полезна.

— Я в десять лет не пережил бы всего того, что я пережил за это время.

Софья Андреевна возразила ему:

— Что же хорошего в болезни и что мог ты во время нее пережить?

— Да этого, душа моя, счесть нельзя! Это в хозяйстве какие-нибудь расчеты, две — три тысячи можно сосчитать, а этого учесть никак нельзя.

Софья Николаевна, жена Ильи Львовича, читала вслух статью М. О. Гершензона об Иване Киреевском в «Вестнике Европы». Л. Н. слушал с интересом. О Киреевском Л. Н. сказал:

— Об нем просто можно было сказать, что цель его жизни была — жить в единении с Богом.

На другой день, вспоминая о Киреевском, Л. Н. удивлялся его странному отношению к снам, в которые Киреевский верил и придавал им большое значение.

— Я думаю совершенно обратное, — сказал Л.H., — что во сне духовная жизнь как бы прекращается, не проявляется в человеке.

Киреевского Л. Н. не знал. Он знал и очень ценил Хомякова.

Припоминая славянофилов, Л. Н. назвал Шевырева и Погодина.

— Я знал их хорошо. Это были совсем пустые люди.

Я спросил об Аксаковых. Л. Н. сказал:

— Они совсем не такие значительные, как Хомяков и Киреевские. Их деятельность была направлена на внешнее.

По поводу телеграммы Гауптмана Л. Н. сказал, что из-за своей ослабевшей памяти совсем не помнит его вещей. Вообще же он говорил, что равнодушен к драме.

— Драма — это не чистое искусство. Это смешение литературы с другими способами воздействия. В музыке это еще больше. Опера — совершенно фальшивый род искусства.

По поводу почти двух тысяч полученных телеграмм Л. Н. сказал:

— Я с радостью чувствую, что совершенно потерял способность интересоваться всем этим. Прежде, я помню, испытывал тщеславное чувство, радовался успеху. А теперь, и я думаю, что это не ложная скромность, мне совершенно все равно. Может быть, это оттого, что слишком много испытал успеха. Как сладкое поешь слишком много и пресытишься. Одно только мне радостно: во всех почти письмах, приветствиях, адресах — все одно и то же, это просто стало трюизмом: что я разрушил религиозный обман и открыл путь к исканию истины. Если это правда, то это как раз то, что я и хотел и старался всю жизнь делать, и это мне очень дорого.

Л. Н. опять говорил о своем новом «Круге Чтения», что он стремился в нем к простоте. Особенно в первых четырехпяти изречениях на каждый день. Л. Н. сказал:

— Изложение этих мыслей, ясных детям и народу, в то же время проникнутых величайшей серьезностью, — важный и трудный опыт. У нас установилась какая-то привычка, традиция говорить не просто о серьезных вопросах — совершенно как в письмах: милостивый государь, готовый к услугам, ваш покорный слуга. Очистить изложение, уяснить и упростить мысль — очень трудно. Например, Кант, я его так высоко ценю, изложить его мысли просто и ясно — такая трудная и важная задача.

Я играл. Под конец Л. Н. попросил сыграть прелюдию Шопена.

Я кончил и Л. Н. воскликнул:

— Das ist Musik! («Вот это музыка!» — так говорил какой-то немец — чуть ли не Рудольф, описанный в рассказе «Альберт».)

30 августа. Приехал Николай Николаевич Ге. Они с Сергеем Львовичем опоздали к обеду. Пришли. Л. Н. сидел на кушетке с вытянутой ногой и отдельно обедал. Ге подошел поздороваться. Л. Н. сказал ему:

— Здравствуйте, Колечка, рад вас видеть. Про вас говорят — вы совсем революционером стали. А я вас совсем не боюсь!

За обедом Ге рассказывал про свою жизнь в Швейцарии, что он 55–60 часов в неделю дает уроки. Накануне я рассказывал Л. Н. то же самое про себя.

Л. Н. по поводу слов Ге обратился сначала ко мне, а потом к нам обоим:

— Я думал про вас и вообще про таких людей. Зачем так жить? Зачем давать 55 часов в неделю уроки? Надо это как- нибудь изменить, сократить свои потребности. У всякого из нас только одна жизнь, и нельзя ее всю убивать на уроки. У человека есть обязанности перед самим собой. Нужно жить для души.

Ге стал объяснять свой образ жизни семьею и внешними обстоятельствами.

Л. Н. возразил:

— Да то же самое говорят военные, судьи, попы, чтобы оправдать свою деятельность, но это нисколько не убедительно. Вот где настоящая революция! В смысле изменения своей жизни согласно убеждениям, обратился Л. Н. к Ге.

Немного погодя Л. Н. опять заговорил про то же. Он между прочим сказал:

— Подумать только, вот Александр Борисович будет так давать, давать уроки, а потом умрет, и вся жизнь на это ушла…