В книге рассказывается о выдающихся спортсменах разных поколений: Николае Королеве и Владимире Щагине, Анатолии Тарасове и Всеволоде Боброве, Василии Трофимове и Эдуарде Стрельцове, Валентине Иванове и Валерии Воронине, Борисе Лагутине и Викторе Агееве, Скайдрите Смилдзини и Юлии Богдановой, Ирине Дерюгиной и других.
Спортсмен нашего времени представлен в контакте со своим болельщиком – человеком, в свою очередь, сложным, иногда и противоречивым. В рассказе о людях большого спорта действуют и спортивные журналисты. В частности, знаменитый радиокомментатор Вадим Синявский.
* * *
Больше всего автора занимает здесь отношение двух главных героев спортивной жизни – Спортсмена и Его Зрителя. Ему особенно интересно проследить, как видоизменялись эти взаимоотношения во Времени.
По замыслу книги авторское начало должно быть достаточно откровенным.
Твардовский как-то говорил, что авторское «я», если оно не назойливо, прибавляет веры, усиливает достоверность написанного, значит, идет от очевидца.
«Я» – еще и потому, что здесь намечено рассказать о тех спортивных событиях, которые становились чем-то приметным, памятным в жизни автора или людей, понятных ему и близких, выбранных им не случайно в герои книги.
Иногда кажется, что запомнившееся, вошедшее в жизнь событие, явление большого спорта само находило автора, как судьба – по крайней мере профессиональная.
Разрешенное себе «я» позволяет строить книгу в хронологическом порядке и развивает ее как бы по трем линиям: история своего увлечения спортом (время, его приметы, возможности и традиции восприятия), история превращения в телезрителя спорта (как общая тенденция опять же времени) и ощущение необходимости вернуть прежние, непосредственные контакты со спортивным зрелищем и что-то вроде исповеди спортивного журналиста, так и не сумевшего стать профессионально-беспристрастным, Словом, встречи и отношения, которые хотелось бы представить как записки своего спортивного современника.
Представить большой спорт многосерийным действием, когда персонажи в одних сериях центральные фигуры, а в других эпизодические, но для автора одинаково интересные и значительные в любых ситуациях – в кадре и за кадром.
Как в обычном, привычном разговоре о спорте, буду перескакивать с темы на тему, придерживаясь, однако, осевой, буду забегать вперед, но обязательно возвращаться.
В общем, круг – как беговая дорожка стадиона.
1
Что-то кончилось в тот день. И что-то новое тогда же началось – что и сейчас, по-моему, продолжается. Со мною ли одним?
Валерий уже в истории…
Впрочем, двадцатипятилетний сталевар из Днепродзержинска Олег Дубина, чемпион по автогонкам и болельщик футбола, спросил: «А кто это – Воронин?»
Мой сверстник горько-снисходительно улыбнулся, а я растерялся вдруг: что ответить?
Припомнить заслуги Валерия и про символическую сборную упомянуть – мой ли ответ?
Строгой цифре здесь предпочту странную, на беглый взгляд, ассоциацию, точной справке – воспоминание, внезапно нахлынувшее или же всю жизнь сопровождающее меня.
…кто это – Воронин?
Действительно, уже пятнадцать сезонов как не выходил он на поле. А в поле длящегося футбола и средний игрок заметнее, чем выдающийся в истории, – не так ли?
Но ведь выдающийся игрок ведет и нас за собой в открывающуюся ему историю.
Почему же, однако, мы идем туда за ним менее охотно, чем в путь, что совершали мы с ним мысленно по футбольному полю в каждом матче с его участием, почему остаемся мы без него в календаре очередного сезона?
Возможно, мы просто не готовы разделить с ним хождение по мукам, невидимым миру после того, как снял он окончательно бутсы? И должны ли?… Кто-то обязательно должен.
В тот день я, наверное, понял это.
…Он не выступал пять или шесть сезонов. Но кредиты симпатий и сочувствия уменьшились не слишком ощутимо, хотя теперь я не сомневаюсь, что он-то ощущал утрату и охлаждение гораздо острее, чем тогда, когда перепад высот стал очевиден, когда перемена в общем отношении к нему – не к тому, конечно, что сохранялся историей, а к тому, кто огорчал и раздражал явственным несоответствием громкому имени в футболе, словно отделившемуся от Воронина, существующему как бы отдельно от его нового бытия, – стала катастрофически необратимой.
Странно, но в необратимости этой он неожиданно – пусть и карикатурно отчасти для знавших его и любивших – воспрянул духом. Не позволял себе жалоб и грусти на людях. Залихватским многословием заменил прежнюю вескость, весомость высказываний об игре. И стремился на люди, не замечая взглядов, теперь уже не столько сочувствующих, сколько соболезнующих. Он старался держаться как ни в чем не бывало. Делать вид, что обрел свое равновесие. Хотя как мог не чувствовать неопределенность своего присутствия, существования?
…В тот день он позвонил по телефону – позвал вместе смотреть игру на «Динамо».
До стадиона мне пешком идти минут двадцать. И человек я не из самых занятых и деловых. И приглашал Воронин – какие бы могли быть колебания, позвони он мне в шестьдесят четвертом или в шестьдесят пятом, да. и в шестьдесят седьмом году даже?
Но я поймал себя на том, что идти на стадион с мятущимся, потерявшемся во вдруг промчавшемся мимо него времени Валерием Ворониным очень уж не хочется – ну нет настроения, да и только. К тому же резонной отговоркой в тот момент казалось соображение, что матч покажут в видеозаписи после программы «Время» – и можно отодвинуть вечер, раздвинуть день для занятий.