Таким образом и при Исааке Комнине, подобно тому как при Мономахе, сначала приступлено было к отнятию поместий у лиц частных, а затем мера была распространена на монастыри: юридическим основанием для секуляризации монастырских имуществ могло послужить или то, что эти имущества тоже составляли царские пожалования, или то, что они были приобретены монастырями после издания закона Василия II (даже Романа Лекапина); что же касается тех соображений, которые юрист Аттали–от приводит в своем историческом произведении в оправдание факта, которые, без сомнения, разделяемы были и другими юристами того времени, равно как ближайшими сотрудниками Комнина и самим Комнином, то они представляются как бы списанными с новелл X в. Михаил Парапинак, руководимый Никифорицей, пошел по следам Мономаха и Комнина, — при нем тоже делались посягательства на имущества церковные и частных лиц. Историк слагает вину этого дела на Никифорицу, о действиях которого говорит в неопределенных выражениях, языком, сходным с описанием поведения Мономаха, а именно, что царь во всем следовал указаниям Никифорицы и отсюда произошли обвинения и вымогательства у людей невинных, платежи недолжного, приговоры более приличествующие фиску, чем суду, конфискации полные и частичные, беспрерывные тяжбы, вчиняемые представителями фиска, плач пострадавших и печаль великая. [1927] Несчастья, обрушивавшиеся со стороны турок, не удерживали от гражданских неправд. [1928] Царь допускал неподобающие и недостойные царя суды, неосновательно обвиняя людей по злым наветам стряпчих; [1929] каждодневные беззаконные судилища не прекращались, точно и не было войны с иноплеменниками и гнев Божий не карал людей оскудением средств жизни; все произволение царское устремлялось на измышление и делание неправды присным, на погоню за их жизнью и имуществом. [1930] Погоня производилась за имуществом не только частных лиц, но также церквей, монастырей и богоугодных заведений: были отписаны в казну так называемые в просторечии скалы (акоАш), т. е. деревянные приспособления для стоянки судов; они раскиданы были по берегам моря, омывающего столицу, и находились во владении тех лиц, которым принадлежали участки земли, примыкавшие к берегу, особенно же во владении благотворительных учреждений (птохотрофий, носокомий), церквей и монастырей, — царь отнял их, ссылаясь на основания устаревшие, давно потерявшие силу. [1931] Не ограничиваясь отнятием скал, царь распорядился взять в церквах священные сосуды, ценные пелены, Евангелия, имевшие дорогую обложку, и переплавить все это в деньги. [1932] Вступивший на престол после Парапинака Никифор Вотаниат по возможности исправил зло: возвратил скалы прежним владельцам, утвердив хрисовулом права их на владение; сосуды и другие предметы, уцелевшие во дворце, отдал церквам. [1933]

Вторым экстренным источником приращения государственных доходов было обращение в государственную монополию торговли хлебом и предметами первой необходимости. Происхождение монополии можно ставить в связь с системой анионов, т. е. податных взносов натуральными продуктами, поступавших, между прочим, в раздачу городскому населению. Для хранения хлеба и других припасов нужны были склады. Не все содержимое этих складов расходовалось безмездно, излишек, очевидно, был продаваем правительством, особенно после того, как безмездная раздача припасов жителям столицы была вытеснена другим способом — продажей из государственных складов по уменьшенной цене. От дешевой продажи недалек был переход к обыкновенной продаже и к превращению торговли хлебом в регулярный источник правительственных доходов, причем даже после уничтожения подати натурой и замены ее деньгами одна из общеобязательных повинностей, auvcovri, должна была послужить средством к извлечению немалых барышей, так как правительство, покупая хлеб по ценам, им же назначенным, и продавая по ценам, стоявшим на рынке, могло выручать от операции большой процент. Правительство имело возможность продавать хлеб по ценам ниже рыночных, и таким образом обезопасить себя от конкуренции, но этот способ парализовать конкуренцию соединен был с известной жертвой, нежелательной для византийских государственных людей. Они нашли более удобным избавиться от конкуренции, применив ничего не стоившее казне, хотя сопряженное с величайшими потерями для производительных сил страны и с уроном для торгового сословия, средство, а именно, подвергнув ограничению свободную торговлю хлебом и сделав государство единственным, или, по крайней мере, первым посредствующим агентом между производителями и потребителями. Так явилась монополия, процветавшая уже в VI в., при Юстиниане I. Из показаний Прокопия, [1934] за устранением крайностей, навеянных автору пристрастием, получается вывод, что монополия при Юстиниане касалась главным образом столицы. Относительно столичного населения, пропитываемого и даром, правительство приняло на себя роль хлебного торговца, разумеется, оптового, снабжавшего мелких торговцев хлебным товаром; торговцы не могли покупать хлеб из первых рук, минуя посредничество правительства. Других городов правительственная монополия не касалась, и если был сбываем в некоторые из них хлеб правительством, то в силу особых предписаний, с целью очистки государственных магазинов, или потому, что города терпели недостаток и рады были откуда–нибудь получить хлеб. В промежутке времени между VI и XI столетиями практика, установленная Юстинианом в Константинополе насчет хлебной торговли, продолжала существовать; мы не имеем прямых свидетельств, что монополия оставалась во всей строгости, но встречаем косвенные на то указания: в столице были правительственные хлебные склады, в них производилась продажа, под наблюдением чиновников, по цене, назначенной правительством, и от правительства зависело повысить или понизить рыночную цену на хлеб, что возможно было лишь при том условии, если рыночные торговцы получали свой товар от правительственных агентов. [1935]

В XI в. правительственная монополия в Константинополе была ослаблена и, можно даже сказать, совершенно выведена из употребления, если не юридически, то фактически. По крайней мере, в Константинополе не было правительственных складов, где бы хранились хлебные запасы в количестве, удовлетворяющем численности константинопольского населения: когда в 1037 г. столицу постиг голод, правительство оказалось несостоятельным, чтобы помочь нуждавшимся, и должно было закупить партию хлеба в Элладе; равным образом во время голода в столице при Парапинаке у правительства не оказалось средств для прокормления голодающих. [1936] Торговля хлебом в столице сделалась свободной и производилась на пристанях и в местах стоянки судов и хлебных барж. [1937] Но если столица освобождена была от монополии, зато сделан при Парапинаке опыт введения ее в других местах, между прочим, в городе Редесто. Атталиот рассказывает об этом следующее. В город Редесто приезжали с хлебом и хлеб продавался с возов в монастырских странноприимницах, а также в местах, принадлежавших Великой церкви и многим местным жителям; торговля была свободной и беспрепятственной, составляя источник благосостояния. Первый министр царя, Никифорица, построил вне города магазин–фундак ((pouvSatca) и царским указом повелел собираться туда возам. Он установил монополию на самый необходимый предмет потребления, хлеб, который никто не смел покупать в другом месте, кроме фун–дака. Тогда как прежде желавший купить хлеб полюбовно договаривался с продавцом, если не сходился в одном месте, отправлялся в другое, из другого в третье и купля совершалась прямо с возов; теперь хлеб, ввезенный в ограду фундака, находил в его обитателях многих торговцев, которые скупали и складывали хлеб, приобретая прибыли на одну номисму три номисмы. С возов никто уже не покупал, ни пловец (vauxiKO^), сплавлявший хлеб на судне в столицу, ни горожанин, ни селянин, ни иной кто; но покупка производилась у хлеботорговцев фундака, как они хотели и как хотел их начальник, фундакарий, который, притесняя привозивших хлеб, несправедливо отнимая его у них, взыскивая тяжелые пошлины за место (шгер tmv TOKiaiiKcov), заставлял их всем этим продавать гораздо дешевле. Благодаря неисправимым злоупотреблениям фундака рушилось прежнее благосостояние городского округа, дошло до того, что за номисму можно было купить только один модий хлеба, тогда как прежде покупалось восемнадцать. Потом привлечены были к этим операциям не. только возы с пшеницей, но и с остальными товарами, проезжавшие поблизости. Жителям (глотн) города Редесто и окрестностей воспрещено было продавать собственные продукты земли в своих домах, отняты были у них медимны и один фундак владел медимнами. Началась неправда, нигде небывалая и невиданная: если открывалось, что кто–нибудь продавал дома хлеб, им же производимый, то он подвергался конфискации и разграблению со стороны начальствовавшего над фундаком, точно вор, или разбойник, или совершивший иное преступление. У фундакария находилось в ведении до ста оценщиков (ш^шпш), подвергавших многим мучениям несчастных купцов и землевладельцев. Не было никого, кто бы мог противостоять им, так как они были неодолимы, благодаря своей численности и тому, что для своей неудержимой дерзости имели опору во власти логофета (Никифорицы). Успевший откупиться от фундака (tov сроиубака HiaGcoaajoevoq) за 60 литр хвастался барышом. Все почувствовали недостаток не только в хлебе, но и в других предметах, поскольку оскудение в хлебе ведет к оскудению в остальном, так как хлеб дает средства приобретать другие товары, и наемники, по причине дороговизны хлеба, стали требовать более высокой наемной платы. Люди благоразумные и близко стоявшие к фундаку понимали его вред и знали, откуда пришла эта страшная и нежеланная гостья — нужда, но неправедное стяжание, точно яд, замаскированный сладостью меда, обольщал правителей. [1938] К этому рассказу Атталиота нечего прибавить, кроме разве того, что Редесто был родным городом для историка: там у него было имение, дом и земля, [1939] следовательно, новые порядки, введенные Никифорицей, затрагивали и его интересы. Это с одной стороны объясняет, почему историк с таким негодованием сообщает о деле, а с другой — дает основание предполагать, что Редесто был не единственным городом, подвергшимся правительственной монополии. История Редесто выдвинута на сцену по личным побуждениям историка, потому что происходившее здесь он видел собственными глазами и на себе испытывал тягости; но для первого министра императора Парапинака не было никаких побуждений посвящать исключительное внимание городу Редесто, когда и другие города по экономическим условиям не уступали ему, ограничивать свою хлебную монополию одним этим городом, когда и другие города могли быть ей подчинены и приносить казне неменьшие доходы. Хлебная монополия, одинаково подрывавшая благосостояние и земледельческих, и промышленных классов, была ненавистна народу и держалась только страхом населения перед византийской администрацией. [1940]

Кроме двух указанных, был еше один источник восполнения казны — чеканка низкопробной монеты. Выпуск в обращение низкопробных или легковесных (так, чтобы из литры выходило более 72) номисм практиковался изредка в Византийской империи, как крайнее средство против истощения государственного казначейства, и средство, нужно прибавить, в высшей степени опасное, потому что византийский народ был весьма чувствителен к этого рода злоупотреблению. Из государей нашего периода это средство применено было последним, Никифором Вотаниатом, который отчеканил золотые номисмы с такой массой лигатуры, что золото казалось похожим скорее на серебро. [1941]

Стоит вспомнить хронологические даты применения экстренных источников дохода, чтобы прийти к правдоподобному выводу об общем состоянии византийских финансов. С Константина Мономаха практикуется отчуждение в казну частных и церковных имуществ, в дополнение к этому при Михаиле Парапинаке вводится правительственная монополия торговли хлебом, наконец при Никифоре Вотаниате пускается в обращение низкопробная золотая монета. Таким образом, чем дальше, тем большим числом экстренных источников необходимо было пользоваться для того, чтобы государственные доходы уравновешивали расходы. Это обстоятельство, очевидно, находится в связи с тем, что государственные доходы, выручаемые с помощью ординарного источника, податных сборов, оскудевали, между тем государственные расходы не уменьшались. Оскудение податных сборов было естественным результатом территориальных потерь, которые Византия понесла на Западе от норманнов и на Востоке от турок — особенно от последних. Одновременного же уменьшения государственных расходов не могло последовать, потому что эти расходы по своему свойству мало зависели от внешней пространственно–сти Империи, так что сокращение пределов не влекло к сокращению расходов, или если влекло, то в самой незначительной степени.

В ряду расходов первое место занимали расходы на содержание императорского двора, на удовлетворение потребностей, желаний и прихотей императоров. Размер расходов по этой статье обусловливался личными склонностями и слабостями императоров, степенью их щедрости и расточительности, а также степенью жадности императорских фаворитов и фавориток, родственников и приближенных. В этом отношении благоприятным временем можно считать время от смерти Константина Мономаха до вступления на престол Михаила Парапинака (1055–1071), когда государи по своим личным качествам не были разорительны для государства: императрица Феодора была бережлива до скупости; император Константин Дука представлял много общего с ней и также неохотно расставался с деньгами; Михаил Стратиотик тоже не был щедр, а главное — был слишком стар, чтобы много расходовать на собственные удовольствия; императоры Исаак Комнин и Роман Диоген были слишком серьезные люди, чтобы много заботиться о внешнем блеске своего двора и истощаться в расходах на нужды, несущественные для истинных интересов государства. Но все остальное время, от вступления на престол Константина VIII до смерти Мономаха (1025–1055), равно как от вступления на престол Парапинака до низвержения Вотаниата (1071–1081), было временем, дорого стоившим государству. Константин VIII отличался расточительностью и сыпал деньгами на собственные утехи и на подарки любимцам; особенно много пользовались его щедростью слуги, получившие воспитание вместе с Константином и сроднившиеся с ним: царь обильно наделял их золотом, и они увозили целые возы, нагруженные деньгами. [1942] Дочь Константина VIII, Зоя, расточительностью не уступала отцу и, когда могла, проявляла ее самым бесцеремонным образом, «не только раскрывала источники царских сокровищ, но если где скрывалась в них какая–нибудь струя — и ту выливала прочь». [1943] Первый муж Зои, Роман Аргир, отличался, между прочим, слабостью к сооружениям, заботился об улучшении водопроводов, восстановлении пострадавших от землетрясения приютов для призрения сирот, увечных и прокаженных; [1944] свое честолюбие он вложил в постройку храма с монастырем, Перивлепта, которую историки единогласно называют источником величайших издержек и истощения казны, так как Роман ничего не щадил для своего предприятия и хлопотал о том, чтобы оно поражало грандиозностью. [1945] Второй муж Зои, Михаил Пафлагон, тоже истратил немало денег на сооружение блестящего храма и монастыря св. Бессребренников, а еще более на построение птохотрофия, Магдалинского убежища и на вклады в монастыри, сделанные под влиянием болезни и в надежде избавиться от нее. [1946] К расходам, которые производил император с благочестивой целью, присоединилось хищничество его братьев, грабивших казну под прикрытием Иоанна Орфанотрофа. [1947] Третий муж Зои, Константин Мономах, превзошел первых двух. Сооружение новых зданий и перестройка старых было его слабостью, к тому же все делалось на широкую ногу: холмы выравнивались, насаждались рощи, разводились сады, рылись пруды, реки направлялись по новому руслу. Храм и монастырь св. великомученика Георгия были венцом его подвигов на этом поприще; денег израсходовано на них без счета, и историки довольно резко отзываются об этом разорительном для государственного казначейства предприятии императора. [1948] Но и это предприятие бледнело перед императорской щедростью к любимцам и любимицам. Он умел одаривать по–царски; [1949] щедродательность его, по выражению приверженного к нему писателя, была подобна Атлантическому океану и рекам, текущим из Эдема; открыв раз сокровищницы, он уже не закрывал их и не возбранял из них черпать, так что, казалось, намерением его было не оставить в них и капли. [1950] Особенно истощаема была казна в угоду любовницам, сначала Склирене, потом аланке. Мономах, заметив, например, во дворце изящной отделки медный кувшин, изукрашенный снаружи рисунками и резьбой, тотчас приказывал наполнить его золотыми монетами и отправлял в подарок Склирене, и подобные подарки делались не изредка, но беспрерывно — один за другим; Склирена же благосклонно все принимала, будучи жадна к деньгам. [1951] К аланке, сменившей Склирену после ее смерти, тоже потекли золотые реки: одно тратилось на удовлетворение ее капризов в Византии, другое увозилось на ее родину; земля алан наполнилась греческим добром, корабли постоянно приходили в Византию и уходили обратно в страну варваров, нагруженные ценными предметами, какие отыскивались в греческой столице, — в течении года дважды и трижды посещали аланку ее родичи и каждый раз возвращались богато одаренные императором. [1952] Михаил Парапинак по личным качествам едва ли может быть причислен к расточительным государям, скорее он обладал противоположным свойством, бывшим фамильной его особенностью. Но жадность и ненасытность его первого министра, Никифорицы, восполнила отсутствие в императоре расточительности; монастырь Эвдома, который был получен Никифорицей в дар и на который он записывал все свои новые приобретения, [1953] поглотил немалую часть государственного достояния. Наконец, Никифор Вотаниат изображается у историков как воплощение щедрости; волны, которые катит Нил, не могли, по напыщенному выражению Атталиота, сравняться с обилием его щедрот, бедным подарком считалось 15 литр деньгами и недвижимость в 100 литр, все только удивлялись, откуда берутся деньги и как средства казначейства могут выдерживать такую щедрость. [1954] Первый министр Вотаниата, монах Михаил из Никомидии, восстал против такой расточительности и через это нажил себе много врагов в среде придворных; [1955] впрочем, сама казна предъявила красноречивый протест, — она вдруг оказалась пустой и щедрый Вотаниат не в состоянии был производить регулярных государственных расходов. [1956]

Кроме денег, которые шли на содержание двора, а также расходовались по личному усмотрению императоров (нося в последнем случае характер расходов случайных), были еще регулярные расходы на государственные нужды и потребности. Сюда принадлежали прежде всего расходы на жалованье должностным лицам и на раздачу руги чиновникам. Это была обязательная и весьма значительная [1957] статья в государственном бюджете. Далее следовали расходы по содержанию войска. Размер расходов по этой статье мог, разумеется, колебаться, смотря по заботливости того или другого императора о военном деле: один мог обращать больше внимания на содержание армии в должном порядке и надлежащем числе, расходовать в силу того больше денег на этот предмет, другой — меньше. Но в результате итог сбережений императоров, пренебрегавших войском, не мог быть велик, так как сбережение в одном отношении неминуемо влекло излишнюю трату в другом. Император, не заботившийся об армии, которая могла бы отразить неприятеля, в случае его нападения, должен был позаботиться о том, чтобы предотвратить самое нападение. С этой целью посылались подарки народам, от которых грозила опасность, на задабривание врагов тратилась сумма, которая должна была идти на содержание войска. Такой политики задабривания врагов держались Константин VIII [1958] и Константин X Дука [1959] — оба мало заботившиеся о войске и не желавшие много тратить на его содержание. Вопрос о расходах на войско и о причинах увеличения этих расходов выяснится сам собой при ближайшем ознакомлении с военным устройством и с составом византийского войска, что составит предмет дальнейшего нашего изложения.

Исходной точкой отправления для византийского военного устройства были воинские участки ( , ). Нести военную службу обязаны были не все подданные Империи, но только те, которые владели воинскими участками. Владея этими участками, они были свободны от некоторых государственных повинностей, взамен которых отправляли военную повинность. Участки и лица, ими владевшие, занесены были в особые военные реестры (каталоги) и только те, которые значились в реестре, призывались к оружию. Участки передавались по наследству от родителей к детям; военное звание было поэтому наследственным. Существовало особое сословие стратиотов, выделявшееся из массы остальных граждан и относившееся к последним с некоторым пренебрежением; [1960] дети стратиотов с малых лет приучались к своей профессии [1961] , и для византийца показалось бы странным, если бы привлечены были к военной службе лица, не записанные в реестры и не происходящие от стратиотов. [1962] Только в случае крайности брались за оружие и не исконные стратиоты, [1963] но делали это по доброй воле, а не в силу обязанности. От существовавшей некогда общеобязательности военной службы осталась одна тень, смутное воспоминание, которое если еще применялось на практике, то не иначе, как при посредстве тех же воинских участков, этого неизбежного и первого звена в цепи военного устройства; воспоминание обнаруживалось в том, что правительство могло обыкновенные крестьянские участки вписать в военный реестр, превратить в участки воинские и таким образом подчинить крестьян, уже как владельцев не простых, но воинских участков, обязанности военной службы.