Однажды, в день престольного праздника в храме св. Апостолов, когда патриарх обходил верхнюю галерею, любуясь образами и, насладившись зрелищем, спускался вниз, весь народ почтительно приблизился, которые сидели — поднялись со своих седалищ, чтобы получить благословение, но один из присутствующих, по рассеянности или по чему иному, остался сидеть. Керулларий заметил это и, отрядив церковных глашатаев, иерокириков, грозно потребовал виновника к ответу. Иерокирики подвели его, дрожащего и бледного, к патриаршей кафедре; Керулларий прочитал ему надлежащее внушение, а потом утешил принятием в состав клира.

Керулларий держался весьма высокого представления о своем патриаршем достоинстве. Хотя назначение его зависело от воли императора, однако же это обстоятельство он не считал существенно важным, производил свою власть от Бога и свое избрание относил к устроению Промысла Божия, не допуская, чтобы многим был обязан царю. По его взгляду, достоинство его было выше царского, так как на нем лежала забота руководить поступками царей, исправлять их слабости, словом, быть, по образу Ветхого Завета, не только умилостивителем, но и мстителем. Поэтому в принципе он был против неограниченной монархии и сферу политическую не считал изъятой из области патриаршего ведения, а так как у него дело не расходилось с убеждением, то свой взгляд он и обнаруживал в отношениях к императорам и государству. Пселл в письме к Керулларию не без основания бросил ему упрек в том, что он демократ, недоволен монархией, принижает царей; вместо того чтобы простирать руки к небу и примирять Бога с людьми, вмешивается в светские дела и забывает, что власть, составлявшая некогда одно целое, распалась на две части — на власть царскую и власть архиерейскую. [2380] Человек с такими задатками был бы образцовым византийским самодержцем, и если бы судьба поблагоприятствовала ему украситься короной, может быть, оставил бы о себе память в истории как об одном из лучших представителей византийского абсолютизма; но для Константинопольского патриарха, желавшего прочно сидеть на своем месте, он был недостаточно кроток и слишком самостоятелен.

При Константине Мономахе, не отличавшемся чистотой жизни, представлялось много поводов и случаев для Керуллария обнаружить свою энергию, в видах исправления царских нравов. Невоздержность царя, его легкомысленное отношение к договорам были предметом обличений патриарха. Мономах сердился, высказывал недовольство, но патриарха трудно было сбить с дороги. Потерпев раз неудачу, он вторично приходил во дворец и заводил речь о том же, и так как Мономах был человек переменчивого характера, к тому же уважал патриарха, то в конце концов постоянство последнего побеждало, он достигал цели и царь был даже благодарен за вразумление. Что касается самого Керуллария, то он не всегда был послушен императору, повиновался ему только тогда, когда находил нужным и полезным. [2381] Требуя справедливости от Мономаха, Керулларий был лучшим и преданнейшим его утешителем в минуты невзгод. Во время осады Константинополя Торником, 1047 г., когда Мономах предавался малодушию и доходил до отчаяния, Керулларий поддерживал в нем бодрость всенародными молениями и предсказывал победу, говоря, что придет время, когда стрелы врагов обратятся вспять и поразят их самих; но когда враги действительно были одолены и Мономах, забыв договор, в пылу раздражения велел их казнить, Керулларий поспешил им на помощь, и хотя ему не удалось спасти Торника и Ватацу от ослепления, однако же его укоры и угрозы подействовали на императора, и многие другие мятежники были пощажены. [2382] Когда Мономах находился при смерти, Керулларий тоже не замедлил явиться с утешением. Он не обратил внимания на то, что колесо Фортуны повернуло в другую сторону, что все оставляют Мономаха и бегут к Феодоре; он присутствовал при последних минутах жизни императора, а после смерти, посетив брошенный на произвол судьбы труп и отдав последний долг, сделал распоряжение о приличном званию умершего погребении.

Историк по этому случаю замечает, что патриарх поступал так, несмотря на то, что имел много причин помянуть покойника злом. [2383] Каковы были причины недовольства, нетрудно догадаться. Мономах в последние два года жизни, под влиянием новых советников, которые фигурировали и перед его кончиной, агитируя в пользу Никифора Протевона, изменил свое отношение к Церкви и ее предстоятелю. Он обнаружил попытку подчинить церковные интересы политическим и только мудрая проницательность и самоотверженная решимость Керуллария могли сдержать ее в пределах. Когда правительство, в целях приобретения содействия папы для борьбы с норманнами и для успешного заключения мира с германским императором Генрихом III, подало Римскому престолу надежду [2384] на возвращение патримоний в Апулии и Калабрии и признание привилегий, в ущерб правам Константинопольской кафедры, и когда патриарх узнал об этой государственной тайне от Иоанна Транийского, приезжавшего осенью 1053 г. в Византию послом от дуки Аргира, [2385] он, не имея формального основания протестовать прямо и открыто, выразил протест косвенно известным посланием Льва Охридского к Иоанну Транийскому, собственным посланием к Доминику Градскому и административным стеснением проживавших в Константинополе азимитов. Уступая затем представлению правительства о необходимости союза с папством и преклоняясь перед величием идеи церковного единства, он сам же (письмом к Льву IX) подал руку примирения Риму, под непременным однако же условием, чтобы соблюдены были достоинство и права Константинопольской церкви, [2386] но когда папа ответил на это намерением не допускать уравнения Константинопольской кафедры с Римской, легаты же его явились в Византию не со словом мира, а для суда над патриархом, с первого свидания не уважили патриаршего достоинства и закончили свою легацию актом отлучения, Керулларий, молчавший до последней минуты, ополчился наконец за честь своей Церкви и не только легаты должны были поспешно ретироваться, но и само правительство, предупредительное к легатам сверх меры, смирилось и поспешило загладить свое поведение перед патриархом. Кроме столкновения с Римом были и другие поводы к неприятностям между императором и патриархом. Когда диаконы, монахи Студийского монастыря, не хотели отказаться от присвоенных себе какихто особых поясов, отличных от тех, которые употреблялись диаконами Великой церкви, [2387] и когда по поводу этого обычая, нарушавшего единообразие в церковном облачении, а также, быть может, в связи с вопросом об отношениях к Риму, произошло у Керуллария столкновение со студийскими монахами и их игуменом Михаилом Мерментулом, Мономах принял сторону монахов и заставил патриарха уступить. [2388] Еще большее оскорбление патриарху нанес Мономах своим посягательством на церковное достояние. В первые годы своего царствования он склонен был давать Церкви, а не брать у нее. В пользу патриаршего кафедрального храма он сделал весьма многое. Известно, что в год вступления Керуллария на патриарший престол (1043) молния ударила в храм Св. Софии и произвела повреждения. Принял ли участие в исправлении повреждений Мономах — мы не знаем, по-видимому, и повреждения были настолько незначительны, что можно было обойтись собственными средствами Великой церкви. [2389] Затем из монодии Пселла мы узнаем, что во время землетрясения (вероятно, 1045 г.) обрушился храм Св. Софии. Как ни странен пропуск такого важного факта хронистами, с первого взгляда подсказывающий даже мысль о том, не следует ли здесь разуметь храм Св. Софии в Никее, обрушившийся при Константине Дуке (в 1063-1065 гг.), тем не менее заключающийся в монодии намек на торжественные выходы в обрушившийся храм Солнца, Луны и звезд. [2390] т. е. императора, его жены, свояченицы и фаворитки, не дозволяет иметь в виду другой храм кроме константинопольского. Восстановление храма едва ли могло совершиться без помощи казны, и Мономах, надо полагать, помог, хотя и на это нет прямых указаний. Есть зато указания на другие жертвы Мономаха в пользу Великой церкви. До его времени литургия в храме Св. Софии совершалась только по важнейшим праздникам, а также по субботам и воскресеньям, — в остальные дни службы не было по причине недостатка в средствах. Мономах назначил от казны щедрое вспомоществование и дал возможность совершать божественную литургию ежедневно, каковой порядок установился потом на долгое время и соблюдался не только при нем, но и при его преемниках; Мономах снабдил также церковь необходимыми при богослужении сосудами из золота, жемчуга и драгоценных камней, замечательными по величине, красоте и ценности; украсил церковь и многими другими дорогими вещами. [2391]

Нет ничего невероятного, что все эти пожертвования находились в связи с восстановлением храма Св. Софии после землетрясения и составляли завершение того, что сделано было государством в этом отношении. Как бы то ни было, начало царствования Мономаха показывало заботы государства о материальном обеспечении клира Великой Константинопольской церкви, об украшении самой церкви и удовлетворении ее нужд. Другое показал конец царствования: перед смертью Мономах сделал распоряжение об обращении в государственную казну церковных и монастырских доходов, и хотя исполнение распоряжения было остановлено его смертью, [2392] однако же оно переполнило чашу огорчений, причиненных патриарху. Под свежим впечатлением этих огорчений, действительно, не мудрено было помянуть злом отошедшего в вечность государя.

В последнее время, при Мономахе, Керулларий находился в оппозиции правительству. В следующие два царствования оппозиция с его стороны была почти непрерывной. Феодора до воцарения была близка к патриарху, относилась к нему с уважением, и после воцарения на первых порах руководилась его советами и указаниями. [2393] Но вскоре, под влиянием партии Льва Параспондила, разошлась с патриархом по вопросу о замужестве, и между патриархом и двором установились натянутые отношения, не улучшившиеся и при Михаиле Стратиотике, который был избран партией Параспондила, не по мысли патриарха. Феодосий Мономах знал о настроении Керуллария и надеялся найти себе в нем поддержку. Однако же практичный Керулларий не счел нужным засвидетельствовать свою солидарность в безумной затее. Иначе он отнесся к обширному и серьезному заговору военного сословия, выдвинувшего Исаака Комнина в соперники Стратиотику. Керулларий, как глава партии, недовольной правительством, сочувствовал заговорщикам. Когда махинация заговорщиков приведена была в действие, первым актом правительства, озабоченного вопросом о мерах сопротивления, было примирение с патриархом, с целью парализовать явное его содействие планам Комнина. Так как никакого договора у Керуллария с заговорщиками заключено не было, дело ограничивалось только сочувствием, открыто не обнаруженным, то примирение без труда состоялось. Оно не склонило симпатий Керуллария на сторону Стратиотика и его приверженцев, однако побудило его в ходе дальнейших событий быть осторожным, сторониться от роли руководителя и принимать в движении более пассивное, чем активное участие. Только тогда, когда вопрос был решен бесповоротно, патриарх вышел из страдательного состояния и стал действовать. От его имени предложено было Стратиотику сойти с престола и постричься в монахи, он же в своих покоях дал первый приют постригшемуся императору, он же отправил к Комнину вестника с извещением об избрании на царство и с приглашением прибыть в столицу. [2394]

Хотя в истории переворота Керулларию не принадлежало роли ни инициатора, ни руководителя, заслуга его перед Комнином заключалась только в сочувствии к его делу, устранении от всего, что могло повредить его успеху, и лишь в последнюю минуту в деятельном участии, хотя переворот, без сомнения, совершился бы и помимо патриарха, тем не менее Комнин, благосклонно смотревший на тех, которые до момента пострижения оставались верны Стратиотику и только потом перешли в противоположный лагерь, тем большую благосклонность должен был питать к Керулларию, главе оппозиции, не одобрявшему Стратиотика и признававшему преимущества его противника, Комнина. Комнин щедро вознаградил патриарха. До его времени назначение лиц на должности великого эконома и великого скевофилакса принадлежало царю. Разумеется, императоры, через посредство назначаемых ими лиц, держали под своим контролем финансы патриархии и Великой церкви и, судя по скудости, которую испытывал клир и которая была побуждением для Романа III, особенно же для Константина Мономаха, к выдаче субсидий, этот порядок вещей не был благоприятен для Церкви; очень возможно, что значительная доля доходов ускользала от прямого своего назначения и поступала в распоряжение казны; пожертвования Романа и Мономаха могли быть только слабым возмещением потерь, понесенных этим путем Церковью. Исаак Комнин, по вступлении на престол, в 1057 г., отказался от императорского права назначения великих экономов и скевофилаксов, предоставив право Константинопольскому патриарху. Этим внесен был больший порядок и целесообразность в управление церковными имуществами и доходами, патриарх получил более действительный, чем прежде, надзор за церковным хозяйством и большую возможность устранять возникавшие в этой сфере злоупотребления. Независимо от этого дела, важного и для Церкви, и для патриархии, Комнин выполнил другое, в угоду лично патриарху. У Михаила Керуллария, кроме племянницы Евдокии, жены будущего императора Константина Дуки, было еще два племянника, Никифор и Константин, сыновья старшего его брата. По смерти последнего заботу о них принял на себя их дядя, который с помощью Пселла дал племянникам надлежащее воспитание, был им вместо отца и сильно был озабочен их судьбой. При вступлении Исаака Комнина на престол это были окончившие ученье молодые люди, в возрасте около двадцати лет, и Комнин, желая сделать приятное патриарху, возвел их в высокие чины и назначил на видные должности. [2395]

Недолго однако же продолжалось согласие между императором и патриархом: в сентябре 1057 г. Комнин вступил на престол, а в ноябре 1058 г. Керулларий был низвергнут с престола. [2396]

В характере Исаака Комнина были некоторые общие черты с Керулларием, как-то: двойственность поведения в домашней и официальной жизни, суровое и высокомерное обращение с людьми. Разница главным образом состояла в том, что у Комнина было менее, чем у Керуллария, рассудительности в поступках, менее стремления приноравливаться к обстоятельствам и более нетерпимости, бесцеремонности, резкости и решимости в действиях. В лице Керуллария и Комнина сошлись две натуры одинаково устойчивые и неподатливые, два самолюбия одинаково исключительные, натура теоретика, неуклонного в преследовании излюбленной теории, столкнулась с натурой солдата, не признававшего узлов, которых нельзя было бы рассечь мечом; честолюбие патриарха, для которого не было достоинства и власти выше патриаршей, с честолюбием императора, не допускавшего в мире власти, выше императорской. Трудно было ужиться рядом представителям двух противоположных направлений, при характере, исключавшем возможность уступки с той или другой стороны. Одна сторона необходимо должна была сойти со сцены, и необходимость выпала на долю той, которая была физически слабее.