В первой половине XI в. обнаруживается стремление к возрождению папства: центром движения делается монастырь Клюни; борцы выходят из рядов монашества, с которым папство заключает тесный союз, к разряду их деятелей принадлежат и лучшими выразителями этого реформаЦионного направления могут служить Петр Дамиани, а еще более Гильдебранд. Партия, державшаяся этого направления, была проникнута идеей папской теократии и окончательной целью имела не только освобождение папства от влияния светской власти, но и подчинение государства Церкви. План действий был начертан умно и выполнение его отличалось последовательностью и постепенностью. Девизом поставлено было Правило, что цель оправдывает средства, и Гильдебранд в этом отношении был достойным учеником папы Григория VI, который, задавшись благой целью принести пользу Церкви, не остановился для этого перед дурным средством и купил себе за деньги папское достоинство. Партия для достижения цели решилась на первых порах пользоваться тем средством, которое, по ее убеждению, представляло собой нарушение прав божественных и человеческих, именно — властным положением светской власти относительно Церкви. Расчет заключался в том, чтобы, пользуясь приобретенным германскими императорами правом избирать пап, возводить с помощью самих же императоров на папский престол достойных лиц, которые были бы проникнуты преобразовательными планами, разделяли бы стремления партии преобразователей, а главное — служили бы для нее послушным орудием. С помощью таких пап предположено было дать папству окрепнуть физически и нравственно, т. е. возвратить папству отнятые владения, патримонии Римской кафедры, по возможности увеличить их новыми приобретениями, очистить Церковь от безнравственности, утвердив на строгих основаниях безженство клира и изгнав из нее симонию. По достижении этой первоначальной цели, имелось в виду сделать дальнейший шаг: с помощью полученных средств, духовенства, возвышенного в народном уважении и преданного папе, тех денег, какие поступят в папскую казну из светских владений папы, тех вассалов, которые будут находиться в этих владениях, увеличивая и усиливая эти средства, смотря по времени и обстоятельствам, еще новыми средствами, приступить к освобождению Церкви от влияния светской власти, вырвать из рук императоров и светских князей право избрания пап и других лиц на церковные должности. Когда и эта вторая цель будет достигнута, окончена будет эмансипация папства и вообще Церкви, тогда приступить к осуществлению третьей и последней задачи: к подчинению государства Церкви, к утверждению за папами права распоряжаться престолами царей и князей в той мере, в какой прежде последние распоряжались папской и епископскими кафедрами, пользоваться не меньшим влиянием в делах светских, чем прежде люди светские пользовались в делах церковных. Мало-помалу, благодаря благоприятно сложившимся обстоятельствами талантливым деятелям папства, задачи были осуществлены. Осуществление их было начато со вступлением на папский престол Льва IX (1048— 1054).

В лице Льва IX вступил на престол папа, как нельзя более пригодный для партии. Это был человек строгих нравов, благочестивый, преданный Церкви и готовый на жертвы ради блага Церкви; вместе с тем это был человек мягкий, податливый, которым легко было руководить, и он с первых же шагов своего нового поприща подпадает влиянию реформаторов и во все время поступает по их указаниям. Он вступает в тесный союз с монашеством, покровительствует ему (что доказывается массой данных им разным монастырям привилегий), в свою очередь пользуется поддержкой монахов, окружает себя такими личностями, как Гильдебранд, Гумберт, Фридрих, всю жизнь посвящает реформе, направленной к возвышению Церкви в материальном и нравственном отношениях. При вступлении его на престол папская казна находилась в запустении; по словам биографа папы Зиберта, [3000] в ней не было ни гроша, так что папе и его приближенным приходилось продавать одежду, чтобы выручить средства к пропитанию. Это тоже свидетельствует об отсутствии или по меньшей мере крайнем оскудении патримоний — главного источника доходов. Об этом же свидетельствует и тот факт, что Льву, по вступлении на престол, дозволено было императором Генрихом III, хорошо знавшим ресурсы папского престола, удержать ради кормления епархию Туль, которую Брюнон занимал прежде, чем превратился в Льва IX, подобно тому как дозволено было в этих же видах и предшествующим папам оставить за собой по вступлении на престол — Клименту II епархию Бамбергскую, Дамасу II — Бриксенскую. До каких размеров дошла распущенность и симония среди латинского духовенства ко времени вступления на престол Льва IX, можно судить по тому, что, по заявлению Беренгара, [3001] не было города, где бы епископ получил кафедру по церковным правилам, а против решительных мер Льва IX в духе реформы приводилось возражение, что если лишать должности всех, которые незаконно ее получили, или ведут жизнь, несогласную с канонами, то все без исключения римские церкви останутся без священников и некому будет служить обедни. [3002] Папа Лев IX собирал соборы и в Риме, и в других местах во время своих путешествий во Францию, Германию и Венгрию по церковным и политическим делам, вооружался на них против симонии и безнравственности духовенства, постановлял строгие правила и применял их к тем из духовных лиц, которые были виновны в этих преступлениях. Наряду с заботами об очищении Церкви от симонии и безнравственности, папа много заботился о патримониях, и недаром Гильдебранд, возведенный в сан субдиакона, был назначен им заведующим имуществами Римской церкви. [3003] Самое важное в этом отношении приобретение был Беневент, передача которого папе произошла, как полагают, не без согласия Генриха III, была условлена с начала папствования Льва IX, [3004] но завершена в 1051 г. Местный хронист рассказывает, что весной 1051 г. беневентинцы отправили посольство и предложили папе прийти в их город. Лев IX послал сначала кардинала-епископа Гумберта и патриарха Доминика Градского, чтобы они разузнали о положении дел. Все произошло по желанию; жители присягнули обоим епископам, как уполномоченным папы, после чего епископы возвратились в апреле в Рим, в сопровождении 20-и знатных беневентинцев, которые явились в качестве заложников от города. Затем папа отправился летом в монастырь Монтекассино, а оттуда в Беневент и въехал в город 5 июля 1051 г., пробыл в городе целый месяц и лишь августа отправился в Салерно. [3005] Замечательно, что именно с 1051 г. папа обнаруживает усиленную деятельность на предмет увеличения и приведения в порядок владений Римского престола. Это отмечает и его биограф, [3006] об этом же свидетельствуют и другие данные; от июня 1051 г. до середины апреля 1052 г. нет ни одной папской буллы, которая была бы издана в Риме; обыкновенно Лев IX собирал ко времени Пасхи соборы, но в 1052 г. пасхальных соборов собираемо не было. Все это показывает, что папа озабочен был другими делами, отвлекавшими его от обычных занятий и препятствовавшими ему оставаться в Риме. Дела эти — финансового свойства. Заботы об устройстве финансовой части отражаются и на буллах, изданных в это время. Так, в одной булле, место издания которой не обозначено, но которая помечена 18 марта 1052 г., папа утверждает права на одно недвижимое имущество за монастырем Помпозой, но при этом выговаривает условие, чтобы монастырь платил ежегодно известный взнос в пользу Римской церкви. [3007]

О каких же владениях Римского престола хлопотал папа? Прежде всего внимание его привлекали те, которые лежали по соседству к Риму и были в предшествующее время отняты разбойниками. Под разбойниками, грабившими владения св. Петра, с которыми, по словам биографа, [3008] вел упорную борьбу Лев IX, можно иметь в виду не только тех, которые в данный момент делали нападения на патримонии, но и тех, которые неправильно владели этими патримониями, разбойнически захватив их в прежнее время. Естественно также было Льву IX или тем из его приближенных, которые ближе стояли к этому делу, вспомнить о патримониях в Апулии, Калабрии и Сицилии, с давних пор составлявших предмет папских забот, которые во время Седьмого Вселенского собора и при патриархе ФотиИ не удалось возвратить Римской кафедре. Апулия и Калабрия de jure принадлежали тогда византийскому государству, но de facto власть византийских императоров была оспариваема норманнскими авантюристами. Под ударами последних, византийская власть значительно уже была поколеблена после неудач, постигших греков со времени италийского дуки Михаила Докиана (с 1041 г.); норманнские графы разделили между собой значительную часть Апулии и проникли в Калабрию, где основали Стридулу (1044), как операционный пункт дальнейших действий. Многое захваченное норманнами было возвращено трудами Маниака (Трани, Джиовенато, Монополи, Матерра) и Иоанна-Рафаила (Стира, Лечче, Гарганская крепость). В 1051 г. с беневентекими владениями папы соседствовали с одной стороны греки, державшиеся во многих городах, начиная с пограничного укрепления Троги, с другой — норманны, осевшие в укрепленных пунктах, начиная с пограничного города Мельф, который первый из греческих городов сделался жертвой их хищничества. В Сицилии приобретения, сделанные Маниаком, были совершенно потеряны, греческий гарнизон должен был очистить даже Мессину, и сарацины, владевшие островом до Михаила Пафлагона, опять им овладели. Однако же греки не отказывались от надежды восстановить свою власть в Сицилии и италийский дука Аргир, назначенный на должность в 1051 г., носил титул дуки Апулии, Калабрии и Сицилии. Помимо старых традиций, доказывавших принадлежность Сицилии византийскому государству, расчеты греков на обладание островом могли поддерживаться непрекращавшимися смутами в среде сарацинских владетелей острова и существованием на нем греческих колоний, находившихся в церковной зависимости от Константинопольского патриаршего престола и после того, как была порвана политическая зависимость от византийского императора. Папская политика, руководимая людьми, неразборчивыми в средствах для достижения цели, сразу выяснила различие своих задач в Сицилии и Италии, поняв, что вопрос о патримониях должен быть решаем по отношению к Италии в союзе с Византией, а по отношению к Сицилии в союзе с врагами Византии — сарацинами; норманнами папство на первых порах пренебрегло, во-первых, потому что утверждение их в Италии находилось еще под сомнением и никак нельзя было ожидать такого счастливого для них исхода, какой оправдала последующая история, во-вторых, еще более потому, что делая свою карьеру в Италии, норманны отличались крайней неразборчивостью, пользовались не только на счет греков, но также на счет владений местных итальянских князей, не исключая и папских владений, равно как на счет церквей и монастырей. Папа Лев IX, видевший в монашестве надежнейшую опору для реформы и покровительствовавший монастырям, должен был выступить против норманнов, которые не щадили монастырских имуществ; еще более он должен был неблаговолить к норманнам по поводу их нападений на папские владения, в частности на Беневентскую область, вновь приобретенную папским престолом. Выяснив свои задачи на счет патримоний, папство начало преследовать их по намеченному плану, в основе которого лежал союз с сарацинами и Византией. В источниках [3009] читаем смутное известие, что в 1050 г. иноземные властители прислали ко Льву IX послов и обещали покорность; в том же году на соборе в Риме папа издает буллу относительно канонизации Гергарда Тульского и на ней Гумберт подписывается «siciliensis archiepiscopus». [3010] Этот последний факт, присвоение Гумберту титула архиепископа Сицилийского, ставят [3011] в связь с радушным приемом, встреченным Львом IX у Салернского князя и у норманнов во время второго посещения им Нижней Италии (1050); прием-де возбудил в нем надежды на приобретение для Римской кафедры Сицилии, в церковном отношении зависевшей от Константинопольского патриарха. Но правильнее, кажется, поставить его в связь с фактом сношений с иноземными властителями, происходивших в 1050 г.; под властителями, могут быть подразумеваемы мелкие сицилийские эмиры, которые в своих внутренних раздорах и до 1050 г. искали помощи у христиан (греков), и после 1050 г. обращались за помощью к христианам (норманнам), и которые в 1050 г. могли начать переговоры с папой Львом IX и обещать ему ничего в глазах сарацин не значившую церковную власть над сицилийскими христианами. Но если какие-нибудь расчеты соединялись с титулом, присвоенным Гумберту, то скоро обнаружилась их эфемерность; сам по себе титул был пустой звук, не приносивший никаких выгод; для приобретения выгод необходимо было, чтобы в Сицилии, на месте сарацинских эмиратов, утвердилась власть покорных папе христиан, — между тем этот титул мог повредить Риму в его сношениях с Византией, потому что так ли, или иначе, это было вызовом Византии, присвоением без ведома византийского императора прав, принадлежавших (хотя, по мнению Рима, незаконно) Константинопольской кафедре. И вот этот титул был оставлен, Гумберт возведен в кардиналы, сделан епископом Сильвы Кандиды, и нет ни малейшего намека, чтобы титул Сицилийского архиепископа присвоен был кому-нибудь другому. В первый раз в новом своем звании Гумберт выступает во время вышеупомянутого посольства его в Беневент в апреле 1051 г. Самый факт отказа от притязаний на Сицилию в форме, способной оскорбить Византию, должен уже говорить за то, что при папском дворе были возбуждены надежды на Византию и на выгоды, какие Римский престол может извлечь из сношений с ней. Надежды были небезосновательны. За месяц перед тем, как Гумберт выступил в звании кардинала-епископа Сильвы Кандиды, именно в марте г., прибыл в Бари новый сицилийский дука Аргир, от которого папа имел основание ожидать больших услуг.

Аргир Мелит принадлежал к барийской знати, он был сыном того Мела, который при Василии Болгаробойце, в союзе с норманнами, поднял оружие против Византии, потерпел неудачу, бежал ко двору германского императора и там умер в 1019 г. Когда предприятие Мела не удалось, враждебная ему партия в Бари захватила его женуМаралиду с сыном Аргиром и препроводила обоих в Константинополь, к императору. [3012] Это было около 1020 г. Затем в течение двадцати лет об Аргире ничего не знаем. В том самом году, когда в Византии был составлен заговор Керуллария, своевременно раскрытый благодаря доносу неизвестных личностей из партии заговорщиков, в 1040 г.. и именно в мае, Аргир оказывается в Бари и действует против барийских заговорщиков. [3013] Было бы слишком смело устанавливать связь между заговором в Константинополе и в Бари, равно как между обнаружением константинопольского заговора и освобождением Аргира, содержавшегося в Византии под надзором правительства; необходимо однако же констатировать факт, что впоследствии между Керулларием и Аргиром существовали враждебные отношения. С 1040 г. Аргир играет влиятельную роль в Бари. Как велико было его влияние, видно уже из того, что в феврале 1042 г. норманны избрали его своим вождем, а в августе того же года Мономах, угрожаемый Маниаком, употребил все старания, чтобы привлечь Аргира на свою сторону, в чем и преуспел. В 1045 г. или в нач. 1046 г. Аргир был вызван в Византию для совещания о делах Италии, византийский адмирал Хаге посадил его и его свиту на корабль и отвез в столицу. Совещание продолжалось довольно долго; не менее пяти лет прошло прежде, чем был выработан, по указаниям Аргира, план действий в Италии и сам Аргир был послан привести его в исполнение. Такое замедление очень просто объясняется тем, что предложения Аргира шли вразрез с мнениями господствовавшей тогда партии, Во главе которой стоял первый министр Лихуд и в рядах которой находился тогдашний патриарх Михаил Керулларий. Что Аргир расходился во мнениях с этими двумя выдающимися деятелями времени Мономаха, мы имеем довольно ясные указания: разногласие его с Лихудом обнаружилось во время осады Константинополя Львом Торником в 1047 г., когда Лихуд и Аргир подавали противоположные советы и первый взял перевес над последним (что ясно свидетельствует о силе партии Лихуда). Правда, разногласие возникло тогда по частному вопросу и касалось обороны города, но что между ними существовал антагонизм по коренным вопросам политики, доказывается тем обстоятельством, что Аргир вступает в отправление обязанностей италийского дуки лишь с того момента, как влияние Лихуда начинает падать. В должности дуки Аргир оставался все время, пока Лихуд находился в удалении от дел, а как только Лихуд опять занял пост первого министра, Аргиру была дана отставка (1058). Об антагонизме между Керулларием и Аргиром указания не менее ясны. В 1054 г. Керулларий писал Петру Антиохийскому, что по достоверным сведениям, какие он имеет, Аргир никогда не забывал ни своей веры, ни своего двуличия, всегда держался взглядов, враждебных государству, во время пребывания своего в Константинополе говорил ему, патриарху, совершенно то же, что потом изложил папа в своем письме, в особенности насчет опресноков, за приверженность к которым и был три-четыре раза отлучаем от общения в таинстве Евхаристии. [3014] В данном случае для нас не имеет большой важности, поступал ли Аргир прямодушно, или кривил совестью, желал ли он добра Византии, или под личиной благожелания преследовал своекорыстные цели, важно то, что Керулларий называет его намерения враждебными византийскому государству, следовательно, Керулларий не разделял его взглядов, считая их противными государственной пользе. Еще важна для выяснения сущности взглядов Аргира та черта, что он держался обрядов Римской церкви, был единомыслен с папой и, весьма естественно, защищал интересы Римского престола. В 1051 г. Аргир был возведен в чин магистра, сделан италийским дукой и в марте прибыл в Бари, к месту своего назначения, снабженный деньгами и инструкциями.

Назначение Аргира с первого взгляда может указывать на переворот в правящих сферах, на смещение Лихуда с должности первого магистра и замену его другим. Но принимая во внимание с одной стороны свидетельство историка, [3015] что решительное изменение политики Мономаха произошло в последние два года его царствования (1053-1054), с другой — что выполнение самой щекотливой части данной Аргиру инструкции, начало сношений его с папой, может быть приурочено не ранее как к 1052-1053 гг., именно ко времени, предшествовавшему столкновению папы с норманнами при Чивителле, мы можем сделать вывод, что назначение Аргира на должность дуки было только признаком ослабления влияния Лихуда, но не окончательного удаления его от управления. С 1051 г. партия Иоанна Логофета, к которой принадлежал Аргир, уже стала подрывать силу Лихуда, но окончательно она восторжествовала лишь в 1052 г.; в конце 1052 или в начале 1053 г. Лихуд был отстранен, а Иоанн Логофет занял место первого министра.

Какова же была правительственная программа новой партии, вступившей во власть? Программа была незамысловата. Точкой отправления для нее служил турецкий вопрос, которому суждено было сыграть роль в деле церковного разделения не меньшую, чем он сыграл в позднейших попытках соединения. Турки делали быстрые успехи на Востоке, отторгали один за другим города и области, принадлежавшие Византийской империи. Партия Иоанна Логофета написала на своем знамени девиз — борьбу с турками во что бы то ни стало, принесение этой борьбе в жертву всех других интересов государства; партия Лихуда соглашалась с необходимостью борьбы, но не хотела жертвовать интересами народа и честью государства. С 1053 г. опасность со стороны турок усилилась, сам турецкий султан Тогрул-бег двинулся во главе своей орды на Империю; наступил кризис, когда спасения можно было ожидать только от теории Иоанна Логофета. Теория эта восторжествовала, Лихуд сошел со сцены. Средств для борьбы с турками партия Иоанна Логофета искала внутри Империи и вне ее, как в одном, так и в другом случае она ни перед чем не задумывалась. Поиски внутри Империи были направлены к тому, чтобы добыть как можно более денег и через это получить в руки важнейший нерв, необходимый во всех предприятиях, а тем более в военных. Погоня за деньгами, не разбирая средств, отразилась нарушением имущественных прав частных лиц и Церкви, начались секвестры и до секуляризации Не дошло лишь потому, что этому помешала смерть Мономаха. Поиски в иностранных государствах имели целью приобретение союзников, заключение дружественных договоров, с помощью которых можно было или увеличить военные силы, необходимые для борьбы с турками, или обезопасить окраины от внешних нападений, и таким образом получить возможность не разбрасываться по сторонам, но сосредоточиться на одном пункте — борьбе с турками в Азии. Разными щекотливостями, вроде национальной гордости, государственной чести, решено было пренебречь, сделать всевозможные уступки, только бы цель была достигнута. Какой тон усвоен был при этом византийским правительством, лучше всего показывает переписка с египетским халифом, о характере которой сообщает Пселл, несший обязанности протоасикрита и составлявший письма от имени царя. Мономах, следуя, понятно, указаниям своих советников, требовал, чтобы письма были написаны тоном покорным, смиренным, и когда Пселл из чувства патриотизма, как он сам говорит, а может быть из политической тенденции, как можно догадываться, зная о принадлежности его к партии Лихуда, хотел сгладить приниженность, просвечивавшую в письмах, тогда Мономах начинал сам диктовать, не полагаясь на протоасикрита. [3016] Здесь речь идет не о тех переговорах, которые были ведены до 1048 г. по предмету окончания построек Иерусалимского храма, но о тех, [3017] в связи с которыми находилась присылка из Египта в подарок Мономаху слона, возбудившего всеобщее удивление необычайной величиной, и жирафа, и которые, судя по месту, какое занимает факт присылки слона и жирафа у историков, [3018] происходили в 1052-1053 гг. Искательностью проникнуты были и сношения византийского двора с Генрихом Ш Германским. Византийское правительство, зная, что у Генриха III огромным,влиянием пользуется Адальберт, архиепископ Гамбургский, старалось подкупить последнего лестью и тем склонить его поддержать предложение византийских послов. Послы принесли германскому императору подарки и поздравляли его со счастьем иметь такого мудрого и опытного советника, как архиепископ Адальберт. [3019] Это посольство было отправлено никак не ранее 1052 или даже 1053 г., потому что ответ германского императора не мог замедлить на долгое время, между тем, когда прибыл в Константинополь Оттон, епископ Навары, с письмом к Мономаху, в котором Генрих заявлял о своей прирожденной связи с византийским императорским домом, в силу происхождения от греческой принцессы Феофано, супруги Оттона, тогда на византийском престоле сидел уже не Мономах, но Феодора (1055 г.), которая на другой год по прибытии из Германии посла (1056 г.) отпустила его обратно, присоединив к нему и собственных послов к Генриху с просьбой о мире. [3020] Не излишне при этом отметить, что до самой смерти Мономаха в Константинополе не было получено удовлетворительного ответа на посольство к германскому императору и заправителям византийской политики естественно было искать способы, чтобы подействовать на германский двор. Византийское правительство не прочь было и норманнов превратить из врагов в союзников. Аргиру даны были деньги с тем, чтобы он нанял норманнов, действовавших в Италии против греков, на службу византийскому императору и направил их морем на Восток для борьбы с турками; если же они, несмотря на свою жадность, не сдадутся на эту приманку, то употребить деньги на снаряжение войска и иные способы борьбы с норманнами. Расчет казался Византии весьма умным, потому что сразу достигалось две цели: приобреталось наемное войско для борьбы с турками и итальянские владения Византии освобождались от опасных врагов. Но византийцы много понадеялись на простоватость норманнов и на их страсть к золоту. Как ни бесхитростны были норманны, сравнительно с лукавыми греками, но на это хватило у них соображения, чтобы понять смысл предложения и оценить выгоду его для одних лишь греков. Поэтому они хотя и с сожалением, однако же отказались от византийского золота и объявили Аргиру, что оставят Апулию лишь в том случае, если их выгонят силой. [3021] Враги Аргира в Византии говорили, что полученные от императора деньги он истратил на собственные нужды и на сооружение себе замков. [3022] Но это было напрасное обвинение: деньги могли сослужить свою службу в том заговоре, который скоро потом был составлен в Апулии, стоил жизни Дрогону и многим норманнам, [3023] равно как могли они пойти и на снаряжение войска, с которым Аргир неудачно пытался (в 1052 или начале 1053 г.) одолеть норманнов и был разбит ими при Сипонте. [3024] Искало византийское правительство союза и у римского папы. Союз с папой важен был в двух отношениях: во-первых, ввиду совместных действий против норманнов, во-вторых, для успешного заключения мира с Генрихом Германским. Норманны по причине нападения на папские владения и церковные земли были такими же врагами римского папы, как и византийского императора. Папа и император делались в этом случае естественными союзниками, никаких особенных забот для их сближения ни с той, ни с другой стороны не требовалось. Но вопрос о посредничестве папы для заключения союза между германским и византийским двором привходил как элемент сверхдолжный, по отношению к которому папа приглашался на услугу Византии и мог требовать себе за это награды. На этом именно пункте и встретились политические интересы Византии с церковными интересами Рима: с одной стороны — надежды на союз с Западной Европой, с другой — надежды на возвращение патримоний Римскому престолу в Апулии, Калабрии и, может быть, Сицилии. Партия Иоанна Логофета, впоследствии не задумавшаяся во внутренней политике сделать нападение на Церковь, с целью увеличения финансовых ресурсов, не стеснилась и во внешней политике пожертвовать интересами Константинопольской кафедры ради приобретения политических союзников.

С самого прибытия Аргира в Бари и вступления в отправление обязанностей италийского дуки, у папы Льва IX и его приближенных, знавших о воззрениях Аргира, политических и религиозных, могли появиться надежды на выгоды, которые легко было извлечь из этого обстоятельства для Римского престола. Но, как уже замечено, пока не сошел со сцены Лихуд, решительного шага сделано не было. Первое известие о переговорах между уполномоченным византийского правительства, Аргиром, и папой Львом поставлено у Вильгельма Апулийского и у Беневентского анналиста в такой связи, из которой нельзя вывести заключения, чтобы переговоры начаты были ранее конца 1052 г., всего же вероятнее — в 1053 г. Вильгельм Апулийский рассказывает, что апулийцы стали приносить папе Льву IX жалобы на галлов, т. е. норманнов. Прислал также посольство и Аргир, сообщая верные сведения наполовину с ложными (veris commiscens fallacia nuncia mittit), просил папу прийти в Италию, освободить ее и удалить нечестивый народ, угнетающий Апулию. В то время Дрогон (норманнский граф) и Ваймар (Салернский князь) умерли: один был убит единокровными гражданами в Салерно, другой — вероломными туземцами в Монтиларо. Народ остался без правителя. Папа пришел с большим войском в сопровождении аллеманов и тевтонов. Затем идет рассказ о том, как норманны испугались, отправили послов к папе и предлагали вступить к нему в вассальные отношения. Но папа не согласился на уступки, требовал, чтобы норманны ушли вон из Италии. Тогда произошло сражение при Чивителле, и норманны, предводительствуемые графом Гумфридом, Рихардом из Аверсы, Робертом Гвискаром и другими, разбили войско папы. [3025] Беневентский анналист говорит короче, что в 5-й год своего понтификата, в 7-й — императорствования Генриха III, папа Лев IX возвратился в сентябре месяце из Германии в Италию и в месяце июне пришел в Апулию, желая говорить с Аргиром, дукой императора Константина Мономаха (cupiens loqui cum Argiro duce imperatoris Constantini Monomachi), но норманны неожиданно напали на его воинов, умертвив из них и из наших людей 300 человек. [3026] Итак, сношения Аргира с папой Львом происходили до сражения при Чивителле 18 июня 1053 г. Это крайний срок с одной стороны, труднее указать такой же срок с другой. Во всяком случае и этот последний не слишком отдален. Вильгельм говорит, что все происходило после того, как были убиты Дрогон и Ваймар. Первый убит 10 августа 1051 г.; второй 2 июня г.; следовательно, сношения начаты не ранее месяца июня 1052 г. Беневентский анналист еще более суживает срок, относя его ко времени после возвращения папы из Германии в месяце сентябре. Итак, сношения должны были происходить между сентябрем 1052 г. и июнем 1053 г., в промежутке девяти месяцев. Объединяя свидетельство Вильгельма со свидетельством Беневентского анналиста, мы должны вывести заключение, что сначала Аргир отправил к папе послов с какими-то сообщениями, затем папа был намерен лично объясниться с Аргиром, но был разбит норманнами (причем неясно, состоялось ли перед тем свидание или нет). Так как нельзя предполагать, чтобы, получив от Аргира важные сообщения, папа медлил личным с ним свиданием, которое, по его мнению, было необходимо, а на свидание он отправился в месяце июне, то и сношение между ними через третьих лице большей вероятностью может быть относимо к 1053 г., чем к 1052 г.

Относительно содержания переговоров Вильгельм знает только, что Аргир просил папу прибыть для освобождения Апулии от норманнов, никаких других подробностей ему неизвестно. Они неизвестны и другим западным историкам, небезынтересна однако же та частность, что посольство Аргира к папе поставлено в теснейшую связь с жалобами апулийцев на норманнов. Выясняя эту последнюю сторону дела, мы можем указать на свидетельство Малатерры о том, что вероломные апулийцы после неудачного заговора, окончившегося умерщвлением Дрогона и многих других норманнов и местью со стороны оставшихся в живых, отправили тайное посольство к папе Льву IX и приглашали его в Апулию, говоря, что страна принадлежала некогда Римскому престолу, и если папа освободит их от норманнов, то вновь получит ее под свою власть; при этом прибавляли, что норманны уже обессилены, число их невелико, и они, апулийцы, со своей стороны помогут истребить их. [3027] Малатерра совершенно умалчивает о сношениях Аргира с папой, но так как сношения этого последнего находились в связи со сношениями апулийцев, то можно думать, что историк объединил оба факта в одном. Если так, то обещание подчинения папскому престолу Апулии, исходившее от апулийцев, должно быть распространено и на Аргира. Но тут возникает недоумение: в устах представителя Византии обещание в той форме, как оно изложено у Малатерры, идет слишком далеко, сопровождается отречением Византии от собственных прав на Апулию, равным образом и в устах апулийцев оно слишком смело, так как для того, чтобы отдать Апулию другому государю, мало было изгнать норманнов, нужно было удалить и греков. Очевидно, сведение Малатерры неточно, в основе его может лежать факт верный, но в передаче историка искаженный. Тем не менее и это сведение на один шаг приближает нас к истине. Полное разъяснение дела, может быть, дало бы нам письмо императора Мономаха к папе Льву IX, отправленное после сражения при Чивителле, но, к сожалению, это письмо до нас не сохранилось. Приходится ограничиться ссылками на содержание этого письма, сделанными в ответном письме папы Льва IX, которое привезли с собой в Константинополь папские легаты в 1054 г. Впрочем и данных, заключающихся в этом последнем, достаточно. Одна часть этих данных имеет отношение ко времени, предшествовавшему сражению при Чивителле, другая — к последующему. Здесь отметим данные первого рода. В начале письма папа говорит, что он не знает, как возблагодарить Творца и Управителя всяческих, Святую и Нераздельную Троицу, за то благо, которое дано в лице императора, наделенного таким благочестием и возбуждающего такие надежды на восстановление святой кафолической Церкви и улучшение государства. «Ты, — говорит папа, — после таких долгих и губительных разногласий первый являешься поощрителем, носителем и желанным исполнителем (monitor, portitor et exoptatus exactor) мира и согласия... Как благочестивый и превосходный сын, не забываешь мук твоей матери, считаешь нужным не пренебрегать ею, но почитать и возвратиться в ее любвеобильные объятия». О себе папа пишет, что он старается выполнить лежащие на нем, как наместнике апостольского престола, обязанности. Поэтому видя, что невежественный и чужой народе неслыханной и невероятной хищностью и более чем языческим нечестием восстает против церквей Божиих, умерщвляет христиан, а некоторых подвергает новым, ужасным мучениям, не щадит ни детей, ни стариков, ни женщин, не делает различия между священным и мирским, грабит, сожигает и разрушает святые церкви, — видя все это, много раз обличал, вразумлял, внушал благовременно и безвременно, но вследствие его окаменения и упорства во зле, даже каждодневного прибавления все большего зла, решился обратиться к человеческим средствам защиты. «Итак, собрав войско, какое позволяла краткость времени и нужда, я постановил следовать совету, полученному в разговоре с сиятельным дукой и Магистром Аргиром, твоим верноподданным (glorissi ducis et magistri Argyroi fidelissimi tui colloquium et consilium expetendum censui), не потоку чтобы я желал погибели и смерти какого-нибудь норманна или другого человека, но чтобы с помощью человеческого страха приобрести тех, которые не страшатся Божественного суда. Между тем как мы старались ;пасительным убеждением сломить их упорство и они в свою очередь 1ритворно обещали всякую покорность, вдруг они напали на нашу друкину, — впрочем, более скорбят теперь о своей победе, чем радуются». Затем папа говорит о своих надеждах на императоров Генриха и Монолаха, которые подав друг другу руки, изгонят враждебный народ, помогут поднять Церковь и государство, и заявляет, что при том печальном юстоянии Церкви, в какое она приведена наемниками, долгое время зашмавшими апостольскую кафедру, бремя, возложенное Провидением на »го слабые плечи, делается легче от одной мысли, что по ту и по другую :торону (ex utroque latere) стоят сыны (filii) столь славные благочестием \ могуществом. «Поэтому, преданнейший сын и славнейший император, — увещевает папа, — содействуй нам к восстановлению матери тво:й, святой Церкви, к возвращению ее привилегий, достоинства, чести, равно как и патримоний, лежащих в пределах твоего владения (et privilegia diguitatis atque reverentiae ejus nec non patrimonia recuperanda in tuae ditionis partibus), руководствуясь тем, что написано и сделано честнейшими предшественниками, нашими или твоими. Ты по крови, по имени и по власти — великий преемник великого Константина, будь же подражателем его преданности апостольскому престолу, и что этот удивительный муж, вслед за Христом, дал, утвердил и оградил этому престолу, ты, оправдывая этимологию своего имени (Constantinus), с твердостью (constanter) помоги опять получить, удержать и охранить (adjura гесиреrare, retinere et defendere). Это же старается сделать в своих владениях и славнейший сын наш Генрих. Все это и нам, и вам принесет большую пользу, коль скоро по милости Божией, заступничеством блаженнейших верховных апостолов и при моем, наместника их, посредничестве и старании (me qualicunque vicario eorum mediante et obtinente), заключен будет между вами обоими неразрывный союз мира и дружбы». [3028] Письмо папы Подтверждает и восполняет свидетельства Вильгельма и Беневентского анналиста. Инициатива шла от Византии — Мономах первый явился по°Щрителем мира и согласия, это согласуется с известием о посольстве, отправленном Аргиром к папе Льву IX. Затем предположено было свидание папы с Аргиром, и этот пункт, неясный у летописца, восполняется в том смысле, что свидание состоялось и на нем Аргиром был подан совет сразиться с норманнами. Но Мономах был не только поощрителем и носителем мира, а также восполнителем, и притом желанным, по мысли папы. Это указывает на содержание переговоров, которые от имени императора вел Аргир. В каком смысле они были желанны для папского престола, указано ясно — дело шло о возвращении папскому престолу патримоний и привилегий, в пределах итальянских владений Византии, о возвращении византийского императора по отношению к этим владениям в объятия Римской церкви, или, другими словами, в передаче папе вместе с патримониями вообще иерархической власти над Италийской фемой. Что речь идет только об итальянских владениях, на это указывает ссылка на подложную донацию Константина Великого, а также нарисованная картина совокупного действования на пользу Церкви и государства, при котором поддерживать папу с одной стороны, на севере, будет император Генрих, а с другой, на юге, император Константин Мономах. Папа убеждает Мономаха содействовать восстановлению Церкви, возвращению патримоний и привилегий, не требует, но лишь просит осуществить в будущем то, что уже осуществляет император Генрих. Такая форма обращения свидетельствует, что формального договора между папой и византийским императором еще заключено не было, наподобие договора с германским императором, заключенного в 1052 г.; [3029] все дело ограничивалось пока обещаниями, которые могли послужить основанием и для извращенного известия Малатерры, которое требует поправки в том смысле, что папе обещана была власть не политическая, но церковная, и возвращение в ведение папы не всей территории, составлявшей Апулию, якобы принадлежавшей некогда Римскому престолу, но лишь патримоний. Заключение формального договора и выполнение обещаний о возвращении патримоний и восстановлении привилегий были поставлены в связь с заключением при посредстве папы союза между германским и византийским дворами, — вот почему папа ожидает пользы от нового порядка вещей лишь после того, как состоится союз. До союза между Византией и Германией при жизни Мономаха не дошло, естественно поэтому, что и обещания, данные папе, не были осуществлены, официально не были признаны. Да если бы союз и был заключен, то еще вопрос, насколько честно византийское правительство исполнило бы свои обещания относительно папы. Пример договора с эмиром Тевина, как и вообще история с Анием, достаточно убеждают, что принципы византийской политики при Мономахе, даже тогда, когда во главе управления стоял Лихуд, более совестливый министр, чем Иоанн Логофет, не отличались честностью.