Шрифт:
— Ты, — прошептала Красотка. — Помоги…
И Симону, собрав последние силы:
— Я жива. Он не виноват.
Она ошиблась. Она уже не была живой. Лестница, которую так ненавидел Циклоп, добила Красотку. Каким чудом женщина, ставшая чудовищем, исковерканная и давно забывшая, что значит двигаться по-человечески, спустилась вниз по щербатым ступеням — и думать не хотелось. Циклоп отнес ее, всю в кровоподтеках и ссадинах, на диван, ткнулся лбом, пряча грозное сияние, в живот Красотки — и тихонько завыл. Он не знал, что буран стих, что снежные волки захлопнули пасти и поджали хвосты, что метель улеглась в сугробы, и один-единственный Циклоп воет сейчас в кулаке зимы, над трупом, способным испугать самого отчаянного храбреца.
Могла ли Инес ди Сальваре желать лучшей погребальной песни?
— Мы ее похороним, — много позже сказал Циклоп.
— Да, — кивнул Симон.
— Сегодня. Сию минуту.
За стеной расхохоталась воспрявшая было вьюга. И онемела, когда Пламенный согласился без споров:
— Да.
— Я расскажу тебе все. Теперь можно.
— О да, — сказал Симон Остихарос в третий раз. — Теперь, я вижу, можно.
Глава первая
Изменник, который мечтал стать грузчиком
1.
Янтарный туман укутал его в кокон из мягчайшего, невесомого пуха. Туман искрился, как снег на солнце. От огоньков-блесток все тело слегка покалывало. Было щекотно и приятно. Да, наверное, приятно. Он не мог подобрать другого слова. Кокон покачивался, словно колыбель или рыбачья лодка, унося Танни… В море? В небо? В таинственные страны, что лежат за Громовым океаном?
Сквозь туман и щекотные искорки проступили смутные тени. Танни вгляделся — и задохнулся от восторга. Он летел! Летел над холмистой равниной, а внизу гуляли радужные сполохи. Высокие травы колыхались под теплыми поцелуями ветра. Цветы, клонясь друг к другу, блестели морским перламутром. Казалось, это дышит сама земля. Дышит, шевелится…
Ой, они и вправду движутся!
Земля собралась складками лохматой шубы. Бугры-исполины, с подножия до вершины заросшие цветной шерстью, обступили Танни со всех сторон. Один из склонов треснул ближе к макушке, трава-шерсть расступилась, и на мальчика в упор уставился огромный глаз-изумруд со смоляным провалом зрачка в середине. Лопнул второй склон, третий… Глаза-камни смотрели на Танни. Рубины и аметисты, опалы и ониксы мерцали, беседуя между собой и оценивая добычу.
Они живые, живые!
Холмы-одноглазы плавно меняли очертания. Истекали складками мохнатых шкур, выпячивали наружу шишковатые вздутия; из них выстреливали ростки, диковинные и жуткие — лапы? руки? клешни? И все это в полной, абсолютной тишине. Уши Танни наглухо залили воском. Сердце — зверек, пойманный в западню — отчаянно билось в клетке ребер: не убежать, не спрятаться!
Ближайший отросток устремился к янтарному кокону. Аспидно-черный глаз глядел прямо в душу Танни. Мальчик замер, как кролик перед змеей, не в силах пошевелиться. В глубине гагатовой пропасти мерцала россыпь золота — искры, похожие на звезды. Бездна засасывала жертву в себя, Танни падал, замирая от сладкого ужаса…
Щупальце проникло в кокон и коснулось мальчика.
Черная бездна схлопнулась.
Муха в паутине, он задергался, закричал, но пух-янтарь набился в рот, глуша крик в зародыше. Танни лишь разевал рот, как выброшенная на берег рыба. Мгновения текли, свиваясь в скользкую удавку, в чешуйчатое тело змеи. Но удавка медлила сдавить горло, а змея не спешила жалить. Вокруг царила безвидная тьма. Неужели возврата нет?! Где золотые огоньки-звезды, где искрящийся омут, куда он падал? Все сгинуло. Лишь щупальце никуда не исчезло. Вместо того, чтобы схватить Танни, сжать в скользких объятиях и утащить в пасть холма, оно лежало на лбу мальчика. Узкая прохладная ладонь успокаивала, ободряла, вселяла надежду…
— Доброе утро, Танни.
Он медлил открыть глаза. Танни узнал и голос, и ладонь. Госпожа Эльза приходила к нему каждый день, по три-четыре раза. Самая лучшая девушка на свете! Ну да, она старше Танни. Он — простой парень из портового квартала, а она — настоящая сивилла! Ну и что? Он все равно ей скажет, что она — лучшая на свете! Обязательно скажет. Только не сейчас. Вот поправится, и когда будет уходить…
Танни замер под одеялом, боясь шевельнуться. Он всегда замирал, когда Эльза по утрам касалась ладонью его лба, мечтая, чтобы прикосновение длилось вечно.
— Ты уже проснулся. Хватит притворяться.
В голосе сивиллы прятался смех. Прохладная ладошка исчезла. Танни со вздохом открыл глаза. Оба: здоровый, правый, и левый, что больше не видел. Пришлось моргнуть разок-другой, чтобы комната перестала расплываться. Смотреть одним глазом было непривычно. В первые дни Танни то и дело промахивался мимо ложки или кружки с целебным отваром, не соразмеряя расстояния. Позже дело пошло на лад.
Ничего, скоро он привыкнет.
— Доброе утро, госпожа.