Как только она смогла воспринять свою жертву как часть Божьей благодати, приведшей к рождению ее собственной фемининной самости, она забеременела и родила девочку. Удерживая баланс между психикой и телом, она смогла признать и то, и другое божественным и построить свое собственное Эго в отношениях с ними, отказавшись от его требований.

Такое понимание танца кажется мне очень важным, поскольку, несмотря на то, что музыка и танец играли огромное значение в жизни женщин во все времена, лишь немногие современные женщины, особенно интуитивного и чувствующего типов, знают что-либо о «превращении в танец». Их высокоразвитое сознание позволяет им получать удовольствие от социального танца, но их пугает возможность отдаться своим эмоциям и музыке и, таким образом, познать свои собственные глубины. Этот скачок в бессознательное, однако, и является тем самым звеном, которое может связать их с жизненной силой.

Слова не подходят для выражения сильной страсти, даже когда речь принимает максимально символическую форму. Более того, слова могут быть опасны для женщины, потому что они способны запереть ее в субъективном пространстве и в пространстве маскулинного выражения идей. Чем больше она говаривает, тем громче ее внутренний голос утверждает: «Нет, это все совсем не то».

Музыка переводит ее во внеличное пространство, в мир, который говорит напрямую с ее сердцем, а не с разумом, в мир, в котором она может испытать целостность и гармонию. Таким образом она может осознать свою животную природу, не идентифицируясь с ней. Это не значит, что женщинам необходимо советовать вернуться к примитивным танцам. Скорее это предполагает, что музыка и креативный танец — один из наиболее верных способов, позволяющих привнести сознание в забытую мускулатуру. Диалог со своим собственным телом является формой активного воображения.

Танец — это способ приношения даров — пирогов и меда — змею за алтарем, и с помощью этих подношений достигается облегчение и очищение. При очень сознательном отношении к этому процессу женщина может воспринять этого змея и как порождающего, и как порожденного. В танце она может отказаться от собственнического инстинкта своего Эго и почувствовать свое тело как сосуд, через который может течь божественная сила. Таким образом, она может почувствовать себя абсолютно по-новому; она буквально преображается. Ее собственное тело может стать корзиной для просеивания, через которую она ощущает таинство. Только после этого она обретает свободу, чтобы любить, чтобы стать руслом, по которому течет Эрос.

Женщины XX века должны найти такую форму ритуалов, которая будет соответствовать нашей нынешней стадии сознания. Архетипы сами по себе безвременны и непознаваемы. То, что мы получаем из непосредственного опыта, — это те образы, которые они принимают во времени. Хотя архетипы остаются прежними, образы меняются и исчезают. Оторванные от корней прошлого из-за неизбежного угасания его образов, мы вступаем в конфронтацию со своим собственным переживанием себя как тайны. Только с ростом осознания нашего собственного отчуждения от себя мы сможем прийти к принятию необходимости погружения в кажущийся хаос. Переживание рождения себя (как это должно было произойти с описанной выше танцовщицей прежде, чем она смогла родить ребенка), по сути, является опытом Деметры, погружающей младенца в огненную колыбель.

Сон Катрин о коронованном змее

Сны современных женщин наводят на мысль, что новое сознание неминуемо. Сон Катрин о змее (приведенный в главе II) раскрывал темную, изолированную силу в ее психике. Один из ее позднейших снов отражает трансформацию змея и возможность нового начала:

Я нахожусь в глубокой подземной пещере. Неожиданно передо мной появляется змей, голова которого увенчана светящимся огнем. Я вижу, что корона — это живой глаз. Он непринужденно скользит сквозь темный петляющий проход, и я следую за ним. Мы входим в каменную комнату, в одной из стен которой вырезана каменная полка (рисунок 8). На полке две древние книги. Змей показывает мне кивком, чтобы я взяла одну. Я беру ближнюю из них — она называется «Семь летописей Западного мира», но когда я пытаюсь открыть ее, змей ударяет по моей руке своей головой. Звучит голос: «Эта закончена. Тебе предназначена другая». Я беру ее в руки, но не открываю, потому что ее ошеломляющая идея доходит до меня через обложку. Она цвета лаванды, изящно украшена орнаментом из крошечных цветов и виноградных лоз. Через всю обложку, от угла к углу, идет крест, в центре ее — живой глаз, смотрящий на меня, Как будто мудрость веков, находящаяся в книге, проникает в самую мою сущность через сердце глаза. Я просыпаюсь, чувствуя, что находилась в присутствии Восьмого глаза — глаза Бога (рисунок 9).

Рис. 8. Коронованный змей с двумя древними книгами (рисунок сновидицы выполнен в цвете)

Рис. 9. Восьмой глаз (рисунок сновидицы выполнен в цвете)

Этот сон означает начало нового цикла, который можно интерпретировать и на коллективном, и на личном уровне. Змей, действующий как психономп, направляется со своим светящимся во тьме глазом к книге, на которой изображен такой же глаз. Черный змей, несущий яркий свет, означает примирение противоположностей, хтонического и духовного; свет пронзает тьму пещеры; новая книга покрыта цветами и виноградными лозами.

Змей указывает, что божественная целительная сила идет из второй книги. «Семь хроник Западного мира» — не для этой женщины. Означает ли это на коллективном уровне, что необходимо выйти за пределы патриархального сознания и его рациональной приверженности материальному прогрессу? У Катрин Восьмой глаз ассоциировался с Книгой Откровения (10:4):

И когда семь громов проговорили голосами своими, я хотел было писать; но услышал голос с неба, говорящий мне: «Скрой, что говорили семь громов, и не пиши сего».

Змей — это земной дух, чьи волнообразные движения, тем не менее, имеют определенное направление. Символически это можно интерпретировать как баланс сознательного и бессознательного, физического и психического. Давая ассоциации, Катрин сказала:

Мир, которому я оставалась верной, — общепринятая религия, общепринятое чувство — удерживал меня в ловушке моего разума, насильственно привязанного к Богу Иегове, которого я никогда, собственно, не признавала. Змей — это фигура Христа, заставляющая меня вырваться из этого навязанного состояния, взять ответственность за новую книгу. Христос пришел освободить нас от закона и высвободить в нас дух, но я никогда не понимала, что это означает, пока я не почувствовала силу этого Глаза. Это Присутствие полностью избавило меня от напряжения.