— А завтра в сети появится телега, что начальник райуправления, директор музея и телеведущий в пьяном угаре валялись в сугробе, — предположил бдительный Панфилов.

— Ну и что?! Тебя это беспокоит?! — крикнул Шуруп. — Да хоть десять угаров! Мужики, перестаньте смотреть на жизнь через жалюзи! Кому какое дело?! Это касается только нас! Да я специально в сугроб упаду! Пускай все смотрят и завидуют!

Слова не разошлись с делом. Директор раскинул руки и грохнулся лицом в снег.

— Шуруп. Простынешь. Кончай дурить.

— Господи, да что вы такие зашоренные?! Расслабьтесь и получайте удовольствие!

Он вынырнул из сугроба, слепил снежок и метнул в Никифорова. Не попал, но положение дел изменил. Кефир Александрович махнул рукой и тоже зачерпнул горсть свежего снега. Осторожно макнул лицо, словно в родниковую воду. Хо-ро-шо…

— Это же чудо! Настоящее чудо! — продолжал восторгаться Шурупов. — Сидим как крысы канцелярские по своим кабинетам и студиям и ничего, кроме негатива, не видим! Радоваться разучились! А жизнь — вот она! Настоящая!

Он зачерпнул еще снежка и швырнул вверх. Родион, сняв темные очки, подошел к сугробу.

— Не очень холодный?

— Как в Анапе! Теплее не бывает!.. Хоть купайся! Кстати, мужики! А это идея! — Михаил Геннадьевич выпрямился и посмотрел на друзей игривым взглядом дембеля, попавшего на дамский пляж.

— Еще выпить? — попытался угадать подполковник.

— Это можно по ходу… Помните, я про картину говорил, которую сумасшедший кислотой облил? «Купание в первом снегу». Там три барышни барахтаются…

— Видел. Барышни голые, — уточнил любвеобильный ведущий «Волшебного посоха», — совсем. Ничего такие. Грудастые.

— Обнаженные… Картина, между прочим, конца девятнадцатого века. Художник, увы, не известен, но полотно подлинное.

— Конечно подлинное, раз неизвестен.

— Суть не в этом… Я покопался в истории и выяснил, что на Руси купание в первом снегу было традиционной забавой! Даже, можно сказать, обычаем. Особенно в сельской местности.

— Конечно, тогда ни ти-ви, ни Интернета, ни ночных клубов. Что еще людям делать?

— Существовало поверье: тот, кто искупается в первом снегу, может загадать желание, и оно сбудется!

— Подобные байки я слышу в любой туристической зоне, — скептически ухмыльнулся Родион, — обойдите священный дуб триста раз и ударьте по нему лбом. Потрите член каменного идола, омочите ноги в священном фонтане и попейте из него… И все, блин, сбудется! Вот и бьемся лбами. А кроме грибка и поноса никаких чудес.

— Тут совсем другое! Люди просто снимали усталость, стресс. Радость жизни вкушали! Это полезно даже с медицинской точки зрения. А чудеса — так, для рекламы… Но! Что мешает нам проверить?!

— Ты предлагаешь тоже искупаться? — спросил подполковник.

— Конечно! Это же дело трех минут! Загадаем по желанию, разденемся, окунемся и назад! А вдруг действительно сбудутся?

— Ну, тогда в сеть завтра вообще лучше не заходить.

— Родя, ну что ты со своей сетью?! Параноик какой-то! Кому мы нужны?! И потом, я ж не здесь предлагаю купаться. Вон, в парке можно. Там ни души сейчас.

— А чего, кстати? — неожиданно поддержал Кефир Александрович. — Я бы искупнулся. Никогда в снегу не купался.

— А в новом году сразу к урологу.

— Я ледяной водой каждый день обливаюсь и в прорубь ныряю, — похвастался директор музея, — и никаких урологов! За три минуты ничего с тобой не случится, звезда экрана.

— До парка два километра, не меньше.

— Тачку поймаем! Цивилизация!

— Я готов! — подтвердил подполковник. — Но сначала вкусим радости еще по сто. Для контраста!

— Не вопрос! А лучше взять с собой!

Михаил Геннадьевич вылез из сугроба, размахивая свитером, как флагом, и, притоптывая ногами, устремился обратно на космический корабль.

— Снег с бороды стряхни, купальщик, — крикнул вслед Родион.

Вообще-то ему уже тоже хотелось искупаться, но, как истинная звезда, он должен был хоть для вида поломаться. Имидж.

Такси решили не вызывать. Пока доедет, весь задор пропадет. Кальвадос из графина-«спутника» перелили в пластиковую бутылку, очень кстати оказавшуюся в портфеле директора музея, — он постоянно таскал с собой воду, чтобы запивать витамины для глаз — зрение садилось. Без окуляров Шуруп Геннадьевич уже не различал предметов и лиц, находящихся дальше трех метров.