Шрифт:
Еще мгновение они оба помолчали.
В скверике уже никого не было. Под молодыми вязами стало совсем пустынно. Тускло светились фонари на Владимирской. Все затихло кругом: город отходил ко сну. Изредка доносились пьяные голоса ночных гуляк. На углу Владимирской бренчал на своем банджо безногий Шпулька.
Пятаков первым нарушил молчание.
— Я буду на этих днях в Петрограде. Все, что я найду нужным, я скажу сам.
Винниченко молчал. Хотя «провокатор» и «идиот» было сказано только в конъюнктиве, да еще с тремя извинениями, все равно слышать такие слова по своему адресу не очень приятно. Следовало бы встать и — уйти… Он вздохнул: личным всегда приходится жертвовать во имя общественного. Хорошо, что он — старый подпольщик и понимает: в интересах дела нельзя позволять себе такую роскошь, как чувствительность к оскорблениям…
Он наконец произнес, надувшись, как ребенок, обиженный во время игры в фанты:
— Ладно. — Постараюсь задержаться с выездом елико возможно. Лучше всего было бы — приехать нам в Петроград одновременно. Протелефонирую вам, если вынужден буду выехать срочно…
Пятаков поднялся первым. Винниченко тоже встал. Они взяли палки в руки, надвинули шляпы до бровей, застегнули плащи. И сразу стали поразительно похожи друг на друга. Только по бородкам: одна побольше, кудрявая, в колечках, другая — поменьше, рыжеватая с проседью, козлиная — можно было догадаться, кто же на них Винниченко, а кто — Пятаков.
Безногий Шпулька на углу Владимирской в это время заиграл любимое Винниченково «Сомнения» Глинки на слова Кукольника.
Пятаков вдруг фыркнул — он всегда фырканьем проявлял перемену в своем душевном настроении — и сказал, не скрывая злой иронии:
— А что, дорогой Владимир Кириллович, если я сейчас позвоню глубокоуважаемому Михаилу Сергеевичу и, хотя бы в кратких чертах, передам ему нашу с вами беседу?
Винниченко поковырял концом трости землю под ногами.
— Блестящая идея! — наконец, ответил он ехидно, радуясь случаю отплатить за «провокатора» и «идиота», пускай и в конъюнктиве. — Для интеллектуального уровня абитуриента киевской гимназии — простите, вы окончили, кажется, первую дворянскую? — прямо–таки гениальная идея!.. Что касается меня, то как «абитуриент» только церковно–приходской плебейской школы, полагаю, что всем другим плебеям, в том числе, и в особенности таким, как, скажем, Андрей Иванов, Василий Боженко или портной Смирнов, тем паче выставленному вами из киевской организации известному ленинцу Петрову–Савельеву — тоже любопытно будет узнать, что pуководитель киевских большевиков, товарищ Юрий Пятаков, без полномочий партийного комитета вел прелиминарные переговоры об единстве действий с заместителем председателя «шовинистической» Центральной рады, «сепаратистом» добродием Винниченко…
Они разошлись молча, не проронив больше ни слова, даже не пожелав «доброй ночи» на прощание, — только кивнули друг другу широкими полями своих романтических шляп.
Фигура Пятакова скрылась за углом направо.
Тогда двинулся и Винниченко — налево: конспираторы всегда расходятся только поодиночке и только в разные стороны.
3
Винниченко шел не спеша, волоча на собой трость, и она выписывали извилистый след по гравию дорожки. Машинально он подпевал банджо, бренчавшему на углу:
Я стражду, я плачу,
Не выплакать горе в слезах…
Он вышел из сквера и перешел на другую сторону Большой Подвальной.
Не верю, не верю
Коварным наветам,
Не верю, не верю…
В меланхолическом, грустном настроении остановился Винниченко под развесистым каштаном на углу.
Под каштаном, прислонившись к могучему стволу, в небольшой повозочке на четырех колесах сидел инвалид без обеих ног. Он был в солдатской гимнастерке, солдатская фуражка лежала рядом на тротуаре. В фуражке — кучка медяков и почтовых марок со штемпелем «имеют хождение наравне…».
Шпулька не был инвалидом войны: ноги ему отрезало двадцать пять лет назад первым киевским трамваем. Так что он действительно был киевской мемориальной достопримечательностью. Тем не менее, он предпочитал одеваться под жертву мировой войны: кто не знал его, тот щедрее кидал милостыню в фуражку.
За двадцать пять лет нищенства безногий киевский абориген построил многоэтажный «доходный» дом на Бульварно–Кудрявской и с выгодой сдавал квартиры чиновникам. Сам он проживал в ветхом особнячке на Шулявке. Сверх того, на протяжении четверти столетия Шпулька выполнял функции связи между всеми бандами киевских грабителей, и это давало ему немалую прибыль. Под каштаном на углy Владимирской и Подвальной был фактически штаб бандитский вожаков.
Шпулька оказывал услуги и революционерам–подпольщикам, передавая — условные, конечно, — сообщения, если вдруг нельзя было воспользоваться намеченной явкой. И на этом также имел кое–какой барыш.
Служил он и в охранке.
— Здорово, Шпулька! — бодро приветствовал его Винниченко.
Не переставая бренчать на банджо, Шпулька глянул на фигуру в черном плаще и отвернулся.
— Здорово… — неприветливо ответил он.
Шпулька был в дурном настроении, и это встревожило ночного посетителя. Нелюбезный прием не сулил добра. Винниченко пришел занять у Шпульки денег: надо ехать в Петроград, а он не любил ограничивать себя в дорожных расходах.
— У меня к тебе дело, Шпулька, — дружески заговорил Винниченко.
Шпулька молчал и продолжал наигрывать: «Напрасно надежда мне счастье гадает…»
И на душе у Винниченко сделалось очень горько, даже кисло.
Извольте: писатель и уважаемый общественный деятель, лидер возрождения нации должен стоять перед этим ростовщиком и клянчить тысячу, чтоб затем горбом своим отработать полторы!..
Фортуна, собственно, только недавно благосклонно обратила к Винниченко свой капризный лик.