— Ты злишься? — спросил меня Бобби.

Да, я злился. Но я вновь решил сдать на тормозах. Поэтому, пожав плечами, я сказал:

— Думаю, немного солнца мне не повредит.

«Лендровер» продолжал катиться по неровной дороге через джунгли. Но вскоре деревья расступились. Мы остановились около открытого навеса, под которым стояли еще три «лендровера» и один большой белый фургон. Я хотел спросил, зачем на острове четыре одинаковых внедорожника да еще фургон в придачу… но снова промолчал. Вместо этого я пошел за Мэг по узкой тропинке, мощенной галькой. Вскоре мы взошли на мостик, перекинутый через большой декоративный пруд. Я посмотрел вниз и увидел, что в пруду полно тропических рыб. Затем я поднял глаза и ахнул. Прямо передо мной широко раскинулся дворец Флека.

С воздуха он казался приземистым деревянным строением. Но вблизи он представлял собой экстравагантный образец современной архитектуры — ряд огромных окон в обрамлении лакированного дерева. По бокам возвышались башни, похожие на кафедральные, они также были забраны в стеклянные рамы. Между этими модернистскими конструкциями, напоминающими крылья, располагались несколько башен в форме буквы «V», причем все с витражными стеклами.

По деревянному настилу мы прошли к противоположной стороне дома. Свернув за угол, я снова чуть не ахнул — перед домом находился огромный бассейн. За всем этим начиналась синева — вид на Карибское море был потрясающим.

— Милостивый боже, — изумился я. — Вот это красота.

— Да, — согласился Бобби. — Это «мать твою, как богат». Теперь ты понимаешь?

Зазвонил его сотовый. Он ответил.

— Ну, и какая маржа? — сразу заговорил он о деле. — Да, но в прошлом году они продавали по двадцать девять… Разумеется, я отслеживал этих типов… Ты же не думаешь, что я куплюсь на подставу?.. Ты помнишь скачок на рынке в девяносто седьмом?.. Четырнадцатое февраля девяносто седьмого года, как раз после того, как этот бред с Моникой Левински попал в прессу и последовали незначительные поправки в течение семидесяти двух часов. Но в долгосрочном плане…

Бобби умел доступно объяснять клиентам суть вещей. Он с ловкостью фокусника управлялся с цифрами и фактами. Все это шло вразрез с той грубостью, с какой он обычно разговаривал со своими помощниками. Я заметил, что Гэри и Мэг тоже прислушиваются к разговору. Интересно, думают ли они то же, что и я: как такой умный человек может превращаться в противного клоуна, когда речь идет о бытовых вещах? И почему он упорно изображает из себя неандертальца, когда дело касается женщин? Однако деньги и секс делают дураков из всех нас. Кто знает, может быть, Бобби решил, что ему наплевать, если все узнают, каким безнадежно голым он бывает в своей глупости.

Бобби захлопнул сотовый, расправил плечи и сказал:

— Никогда не бери в клиенты дерматолога. Для них каждый прыщ на рынке уже меланома. Но… — он подтолкнул Гэри, — ты слышал, приятель, что я обещал этому козлу дать ответ в десять…

Гэри взял свою переносную рацию и заговорил:

— Джули, со мной мистер Барра. Он хочет, чтобы у тебя на экране были все данные по НАСДАГ [15] к нашему приходу, то есть через три минуты. Ясно?

Из рации послышался голос.

— Будет сделано.

— Показывай дорогу, — снисходительно обратился Бобби к Гэри, затем повернулся ко мне и добавил: — Встретимся позже, приятель, если ты все еще благоволишь к такому ничтожеству, как я.

Когда они ушли, Мэг спросила:

— Мне показать вам вашу комнату?

— Пожалуйста.

Мы вошли внутрь. Главное фойе представляло собой длинный просторный коридор с белыми стенами и такими же белыми полами. Как только я вошел, я обнаружил себя стоящим перед одной из лучших работ американских художников-абстракционистов XX века: захватывающее полотно, изображающее математическое уравнение на блестяще текстурированном сером фоне.

— Это «Универсальное поле» Марка Тоби? — спросил я у Мэг.

— А вы разбираетесь в искусстве, — заметила она.

— Я видел эту картину только в книгах. Изумительно.

— Если вы любите искусство, вам следует познакомиться с тем, что мы здесь называем Большим залом.

— У нас есть время сейчас?

— Это остров Саффрон — времени здесь столько, сколько вам нужно.

Повернув налево, мы пошли по коридору мимо длинного ряда фотографий, сделанных бесподобной Дианой Арбус. Большой зал действительно был большим. Поражали потолок в сорок футов, полностью из стекла, и огромная пальма, растущая прямо из пола. Я догадался — это одно из крыльев дома, напоминающих собор. Интерьер зала отличался не только богатством, но и хорошим вкусом. Я отметил рояль «Стенвей», который уже был произведением искусства, длинные диваны и кресла молочно-белого цвета, большой аквариум, вделанный в одну из стен… И массу картин на стенах… причем такого уровня, на какой вы могли бы рассчитывать только в лучших музеях мира. По крайней мере, они составляли достойную конкуренцию экспонатам музея Метрополитен, Галереи Уитни, Джетти или Института искусств в Чикаго.

Я ходил по залу, ошеломленный. Хоппер… Бен Шан… Два полотна Филиппа Гастонса среднего периода… Мэн Рей… Томас Харт Бейкер… Клаус Олденберг… Джордж Л. К. Моррис… И коллекция фотографий тридцатых годов Эдварда Штейчена к «Ярмарке тщеславия».

На стенах Большого зала висели по меньшей мере сорок работ. Я даже не мог себе представить, сколько надо денег, чтобы собрать такую коллекцию.

— Просто поверить невозможно…

Голос ниоткуда произнес:

— Вам стоит посмотреть, что выставлено в других местах.