Представляя при сем записку и ведомости обо всем, что зависело от моего распоряжения, какие вообще имел я средства, просить всепокорнейше ваше сиятельство осмеливаюсь представить их по рассмотрению Вашем Государю Императору.

Долгое время имевши честь служить под начальством вашего сиятельства, не мог я укрыть от вас образа поведения моего по службе, и не сомневаюсь, что известно вашему сиятельству, что я никогда и ничего не достигал происками, не дозволял их себе и не терпел в подчиненных моих.

По справедливости, ваше сиятельство, никогда не останавливался я обращаться с полною моею к вам доверенностию и теперь, не изменяя правил моих, вас же всепокорнейше упрашиваю представить Государю Императору мои бумаги.

Общая молва обвиняет меня недостатком снарядов. Я все то имел при армии, что имел в распоряжении; более не мог иметь того, что мне дано. Записки мои объяснят вашему сиятельству точное состояние артиллерийской части. Если что упущено мною по нерадению о должности, по недостатку деятельности, я испрашиваю одной и последней милости — военного суда, которого имею все причины не страшиться и единственным к оправданию средством».

Судя по этому письму, дело было уже не только в потере должности, но и в страхе потерять с таким напряжением завоеванную репутацию в армии. «Общая молва обвиняет…» У недругов Алексея Петровича появилась сильная карта.

Очевидно, после Лютцена эта карта была умело и напористо разыграна, и Алексей Петрович почувствовал изменение атмосферы вокруг себя.

Возможно, началось это изменение несколько раньше.

2 апреля 1813 года, незадолго до поражения при Лютцене, поручик Александр Чичерин занес в дневник удивительную запись: «Ермолов был чрезмерно любезен; это его обычная манера, под этой маской он скрывает от тех, кто приближается к нему, свою лукавую прозорливость и незаметно, за шутливой беседой изучает людей.

В начале кампании все верили в чудо: Ермолов был героем дня, от него ждали необыкновенных подвигов. Эта репутация доставила ему все: он получил полк, стал начальником штаба, вмешивался во все, принимал участие во всех делах; это постоянное везение вызвало зависть, его военные неуспехи дали ей оружие в руки, герой исчез, и все твердят, что хоть он и не лишен достоинств, но далеко не осуществил то, чего от него ожидали.

Между тем, насколько я мог заметить, он по характеру свиреп и завистлив, в нем гораздо больше самолюбия, чем мужества, необходимого воину. <…> Ермолов хорошо образован и хорошо воспитан, он стремится хорошо действовать — это уже много».

Думается, что мужества Ермолову было не занимать. Но то, что оно подогревалось гипертрофированным самолюбием, — несомненно.

Вообще, в восприятии Ермолова была некоторая странность. Жуковский в знаменитом сочинении «Певец во стане русских воинов», написанном в сентябре 1812 года, вслед за славословием Кутузову провозглашает:

Любопытно, что Ермолов стоит первым в славном ряду — за ним следуют и Раевский, и Милорадович, и Витгенштейн, и Платов, и другие. Самый младший по чину, он стоит первым. И характеристика его — это характеристика не штабиста, но артиллериста: «страх твои перуны».

Но главное — «витязь юный». Ему было в ту пору 35 лет, возраст уже немалый. Да и в армии были генералы куда моложе Алексея Петровича! Но он воспринимался обществом как новое лицо. Его слава только начиналась. И как внезапно она возникла, так же мгновенно могла она и погаснуть.

Ермолов эту опасность остро ощущал.

Отношение к Ермолову в военных кругах было отнюдь не единообразным: от восхищения и преклонения — до настороженного скептицизма и разочарованности. Потому так болезненно воспринял Алексей Петрович обвинение Витгенштейна и слухи о его вине в провале наступления.

Отсюда этот ход ва-банк — требование военного суда.

Военный суд не состоялся. Очевидно, оправдания Ермолова произвели впечатление и на Аракчеева, и на Александра. Высшее руководство осознало, что Ермолов стал жертвой обстоятельств, что он и в самом деле «не мог иметь более того», что было у него в наличии, а движение парков он не контролировал.

Ермолов получил в командование 2-ю гвардейскую дивизию — в конце Отечественной войны, когда количество гвардейских полков увеличилось, была сформирована 2-я гвардейская пехотная дивизия и образован Гвардейский корпус.

У Ермолова наконец появилась возможность воевать так, как он и мечтал.

Письмо Аракчееву было отправлено 17 мая. Ко 2 мая Алексей Петрович наладил снабжение артиллерии зарядами. 7 мая он представил полный отчет о положении в той сфере, за которую недавно отвечал, и передал дела новому командующему.