Верный данному государыне слову, адмирал ни разу не заикнулся сыну, кто была его настоящая мама. Когда Конраду исполнилось двадцать лет, Гиацинт наконец гикнулся. Всю свою фортуну он оставил секрет(ер)ному сыну императрицы, за исключением протеза, который завещал петербургской Кунсткамере.

Конрад теперь был богат и независим, но продолжал служить во флоте. К тому времени внимание Екатерины было поглощено начавшимся распадом Оттоманской империи и сложными ходами в европейской политике, а внутри страны — кризисным положением в потемкинских деревнях. А тут вдобавок разразился пугачевский бунт. Тем не менее благодаря продолжавшемуся покровительству государыни и собственному радению Конрад успешно продвигался по службе и вскоре командовал эскадрой в Каспийском море. К сожалению, за нехваткой времени у Екатерины так и не дошли руки отозвать его из южных пределов России, с тем чтобы заменить им цесаревича Павла Петровича.

Тайна происхождения Конрада умерла бы вместе с Гиацинтом и Екатериной, если бы не их переписка, которую адмирал перед смертью спрятал под любимой половицей у себя в кабинете.

Таким образом, я — пра-пра-пра-пра-пра-правнук императрицы Екатерины Великой, втайне родившей и на расстоянии вырастившей прекрасное дитя любви по имени Конрад фон Хакен. Более того, как явствует из ее писем адмиралу Гиацинту, она была непрочь увидеть это дитя с короной на голове в Зимнем дворце!

Правда, обстоятельства сложились так, что корона Конраду не досталась. Ну что ж, на да нет и суда!

Зато есть я!

Говоря генетически и династически,

Попрошу-ка посольство США отправить потрясающую переписку дипломатической почтой в Никсонвиль, решил я. В университетском Employees Credit Union [208] я уже давно арендую сейф. Там хранятся экспонаты миниатюрного музея моей личности: интимная фототека (хроника научной экспедиции в Канкун с любимой аспиранткой), сухой корнеплод из тех, которые когда-то едва не разорили беспокойного папана, и прядь волос матушки. Пусть эпохальные эпистолы найдут себе место рядом с прочими реликвиями Роланда!

В посольстве меня хорошо знали. По приезде в Москву я сходил туда, чтобы зарегистрироваться на случай киднепинга или убийства, и с тех пор еженедельно звонил в консульский отдел отмечаться как живой-здоровый фулбрайтовец.

Положив корреспонденцию в коробку от конфет «Godiva» (конфеты я специально съел сегодня утром), я отправился в известное здание на Садовом кольце, известное в Москве как «гнездо шпионов» и «бастион глобализации».

У посольских ворот меня остановил милиционер. Заснеженные полушубок и валенки придавали ему вид лягавого тороса.

— Вы куда?

— На маленький кусочек моей полуотчизны, затерявшийся среди махин Белобетонной, — взмахнул паспортом я.

Мы разговорились.

— Как дела, служивый?

— Нормально.

— Ну вот и о’кей.

Опасаясь Осамы, американцы соорудили у входа в посольство тамбур с проверочными устройствами на лазерах и ультразвуке. Здесь меня встретил другой страж — морской пехотинец образца «триумф тестостерона». Какой контраст с круглым, как Каратаев, мильтоном! Шишковатая башка, чрезвычайная челюсть, брутальные бедра и большие, не по икрам, ступни — все говорило о том, что с ним шутки плоски.

Я очаровательно улыбнулся.

— Что сказала курица, перейдя шоссе?

— ?

— «У меня голова идет кругом. Хорошо, что ее отрезала проезжая машина!»

— ?

— Хочу сказать, mon gars, [209] что млею от вашей маскюлинности. И недаром: я потомственный вояка. Мой пра-пра-прадед был русским генералом, а дядя — эсэсовцем.

— Прошу пройти через электронный барьер, — сказал страж деревянным голосом.

Я прошел.

Раздался вой сирены.

— Прошу снять куртку.

Я снял мою «Ralph Lauren», прошел.

Раздался вой сирены.

— Прошу снять джинсы.

Я снял мои «Perry Ellis», прошел.

Раздался вой сирены.

— Прошу снять трусы.

Я снял мои «Austin Reed», прошел.

Раздался вой сирены.

Я прекрасно присел и вытащил из тайника тела диктофон. Пехотинец отпрянул и погладил себя по прикладу.

Я взмахнул теплым аппаратиком.

— Демонстрирую.

Мускулистым пальцем включил мой «Sony». В тишине тамбура зазвучал вчерашний диалог с Флорой: «Женщины более крепки на износ, чем мужчины, ибо формой или, если хотите, формами напоминают сферу — наиболее устойчивую геометрическую фигуру. Мужчины же суть параллелепипеды, со всеми вытекающими оттуда последствиями». — «Ой, как интересно!»

Пока мой голос излагал основы геометрии любви, я извлек из лежавшей на полу куртки сигареты.

Пехотинец схватился за противогаз.

— Курение табачных изделий на территории посольства является нарушением федерального законодательства США.

Я раскатисто рассмеялся.

— За затяжку в каталажку?

Пехотинец щелкнул затвором.

— Сержант, не стрелять! — раздался вдруг полузабытый голос.

Я вывернул шею на 180 градусов — и непринужденно обомлел. У входа в тамбур стоял полный мужчина с полным портфелем.