— Не разумно выдергивать меня так вот, среди ночи. Зачем давать ей пищу для раздумий? — резко заметил Марин.

— У меня нет другого выхода, — Зотов распахнул двери во двор. — Проходите, поговорим здесь.

Звезды меркли и гасли, начинался рассвет, тянуло легким ветерком. Марин прижался спиной к стене и вдруг ощутил, как она холодна, отодвинулся, сказал мрачно:

— Во время расстрела лучше не прислоняться.

— Что? — встрепенулся Зотов. — Почему?

— Неприятно, — объяснил Марин. — Ладно, не сверкай глазами. Что стряслось?

— Рюн — мародер, — тихо сказал Зотов и раскрыл ладонь. На ней лежало кольцо с бриллиантом и брошь с крупным изумрудом.

— Фьюить, — присвистнул Марин. — Ну–ка, ну–ка, подробнее?

— Я разбил вазу в его кабинете, она была переполнена этим барахлом. Это, так сказать, — образцы.

— Во–от оно как… — задумчиво сказал Марин, рассматривая кольцо. — Не менее десяти каратов, чистая вода, огромная ценность. Оно не оприходовано? — догадался он.

— Ты думаешь, что я проверил все бумаги в финчасти и что ни одна вещь не прошла по ведомостям?.. — с иронией спросил Зотов.

— А если он оправдается, выдумает что–нибудь? — с сомнением произнес Марин.

— Времени у нас остается в обрез, — хмуро заметил Зотов. — Решать надо. Рюн явится на службу через… — он посмотрел на часы. — Через три часа при самой большой удаче.

— Мне нужно оружие и набор ключей. Готовь побег…

— Хорошо, — кивнул Зотов. — Ровно в шесть утра выходите из камеры и идите свободно до поворота к дежурному, но не сворачивайте, а спускайтесь по боковой лестнице. Выход на улицу будет открыт.

Марин обнял Зотова:

— Прощай, брат, спасибо за все.

— Если доберешься до Севастополя, — Зотов улыбнулся. — Верю, что доберешься, должен… Так вот запомни: там на Графской пристани есть гостиница «Кист» и ресторан. Каждую среду и пятницу жди ровно полчаса, ну, скажем, с 15.30 до 16. Если почему–либо этот ресторан будет закрыт, неподалеку есть еще «Лебедь». Тогда там. Пароля не нужно. Человек тебя узнает в лицо.

До камеры дошли молча. Когда двери закрылись, Марин бессильно повалился на нары.

— Зачем вас вызвали? — спросила Лохвицкая.

— Рюн интересовался, как у нас дела… — открыл глаза Марин. — Я его обнадежил, сказал, что стараюсь завлечь вас, что уже… достиг.

— Хватит! — резко перебила она. — Что за манера гаерничать перед входом в склеп.

— А что мне остается? — Марин развел руками. — Вы же не верите? А я вот уверовал и… твердо, что до утра действительно не доживу. Ну и наплевать. Зинаида Павловна, вы никогда не задумывались о смысле происходящего?

— Что за мысли вас занимают, право?

— Я могу поделиться этими мыслями с вами, если угодно. Сотни тысяч людей, которые были гордостью России, жили прекрасно, имели все, стали жалкими изгнанниками. Они лишены родного очага, разлучены с близкими, у них нет больше родины. Перед отъездом из Парижа я виделся с Петром Бернгардовичем Струве. Вы знакомы с ним?

— Мне не нравится этот человек. В прошлом он марксист, а я не доверяю переродившимся марксистам.

— Напрасно вы отказываете людям в праве выбора и переосмысления, — заметил Марин. — Это экстремизм, а значит — ложь. В конце концов смысл человеческой жизни в вечном и недостижимом приближении к истине. Только это приближение дает радость бытия. Помните, вы говорили? Мы вечно ищем ответа на одни и те же вопросы и не находим их и поэтому живы. Если же получить ответ на все — гибель. Так уж устроен человек. Увы! Струве был русским. Он был колеблющимся, заблуждающимся, но у него под ногами была родная земля. Теперь он жалкий изгнанник, без пяти минут труп.

— Мысль ясна. — Она посмотрела ему в глаза. — Гражданская война идет к концу. Вместе с нею неминуемо заканчивается белое движение, Врангель. Что ж, вы правы… А теперь послушайте меня. Есть такой специальный термин: «разложение изнутри». Вы — опытный сотрудник розыскных органов, у вас дореволюционный стаж, вы хорошо знаете, что означает этот термин.

Марин пожал плечами:

— Короче — подлинный Крупенский схвачен чекистами, а я только кукла, образ, так сказать… Поскольку вы моя гарантия у белых, я тонко стараюсь перетянуть вас на свою сторону, посеять сомнения и покорить уровнем своей личности. Не так ли?

— К сожалению, так, — вздохнула она. — Представьте неопровержимые доказательства — и я поверю вам.

В коридоре послышались неторопливые шаги и замерли у дверей камеры.

— Это мой агент, — сказала Зинаида Павловна. — Не пытайтесь открыть двери. Получите пулю в живот.

— Сбежится охрана, — возразил Марин. — Глупо…

— Нет, это не глупо. Сейчас я вам задам вопрос. Если вы ответите правильно… Что ж, я буду рада иметь союзником такого человека, как вы. Говорю искренне. Если же нет… — она покачала головой. — Мне очень жаль, Владимир… Александрович, но агенту придется войти… и убить вас. Прошу верить: я буду горько сожалеть о случившемся, ибо я допускаю возможность ошибки, рокового стечения обстоятельств.