— Ночью здесь никто не имеет права находиться.

— Слушайте, тогда вам надо позвонить наверх и сказать им, что они должны у вас разрешения спрашивать. Звоните, пожалуйста, я не против. Мне сказали принести книгу, а мне-то что? — Если он попробует позвонить наверх, она его убьет. — А что, я по правде должна вам сообщать, если меня сверху сюда послали? Я бы так и сделала, только ведь я не знала.

— Понимаете, я же за все тут отвечаю. Должен знать, кто тут и зачем. Вижу — свет горит, а я не знаю, кто тут. Должен пост у двери бросить, идти смотреть. А если кто войдет? Тогда они на меня обозлятся, что я дверь бросил, ясно? Так что давайте, когда вас вниз посылают, сообщайте мне, ладно?

— Хорошо, ладно. Я извиняюсь.

— Только не забудьте дверь запереть и свет погасить, ладно?

— А как же.

Он кивнул и направился назад по коридору.

В палате номер 327 было тихо и темно. Только свет уличных фонарей струился снизу и проникал сквозь жалюзи, чуть заметными размытыми полосами ложась на потолок. Привыкнув к темноте, глаза могли различить кровать с привинченной к ней алюминиевой рамой, чтобы одеяло или верхняя простыня не касались пациента. На кровати сладким детским сном спала Дотти Хиршбург. Ладошка с растопыренными пальчиками мирно лежала у щеки, подушечка засунутого в рот большого пальца чуть касалась нёба. Весь день она смотрела, как играют школьники на спортплощадке под окном ее новой палаты, и ужасно устала. Она уже привыкла к постоянным приходам и уходам ночных медсестер и не пошевелилась, когда дверь палаты медленно растворилась. Столб света упал на противоположную стену, стал шире, потом его почти совсем скрыла темная тень, затем он снова сузился и исчез. Дверь беззвучно закрылась.

Далия Айад замерла, прижавшись спиной к двери, ждала, пока расширятся зрачки. Свет из коридора помог ей убедиться, что в палате, кроме пациента, больше никого нет, хотя на подушках кресла, где раньше нес вахту Мошевский, все еще оставались вмятины. Далия широко раскрыла рот, расслабила горло, чтобы дыхание ее стало совсем неслышным. Сама она слышала дыхание спящего. Шаги ночной сестры за дверью. Вот они замерли — прямо за ее спиной. Прошелестели в палату с другой стороны коридора.

Далия беззвучно приблизилась к изножью кровати, так похожей на палатку. Поставила свой поднос на передвижной столик у кровати и достала из кармана шприц. Сняла колпачок с иглы и надавила на поршень; почувствовала, как на конце иглы появилась крохотная капля раствора.

Все равно куда. В сонную артерию лучше всего. Чтобы быстрее. Она бесшумно двинулась во тьме к изголовью. Осторожно попыталась нащупать шею, провела пальцами по волосам, коснулась кожи. Очень нежная. Где пульс? Вот он. Слишком нежная кожа. Большим и указательным пальцами она охватила шею. Слишком тонкая. Волосы слишком мягкие, кожа слишком нежная, шея слишком тонкая. Далия убрала шприц в карман и зажгла фонарик.

— Здрасьте — произнесла Дотти Хиршбург, щурясь от света. Пальцы Далии, прохладные и спокойные, все еще лежали у нее на шее.

— Здравствуй, — ответила Далия.

— От света больно глазам. Вы собираетесь сделать мне укол? — Девочка взволнованно смотрела в лицо Далии, подсвеченное снизу.

Далия убрала руку с шеи девочки и погладила ее по щеке.

— Нет. Нет, я не собираюсь сделать тебе укол. У тебя все в порядке? Тебе ничего не надо?

— А вы что, ходите и проверяете, все ли спят?

— Конечно.

— Зачем же тогда их будить?

— Чтобы убедиться, что у них все в порядке. Теперь ложись и засыпай.

— Мне кажется, что это ужасно глупо. Будить людей, чтобы убедиться, что они спят.

— Когда тебя перевели в эту палату?

— Сегодня. Тут раньше был мистер Кабаков. Мама попросила, чтоб меня сюда перевели. Отсюда я могу на спортплощадку смотреть.

— А где же мистер Кабаков?

— Его увезли.

— Он что, был очень болен? Его накрыли, когда увозили?

— Вы хотите спросить, он умер? Да вы что? Просто у него на голове выбрили одно место. Мы с ним вместе смотрели, как в мяч играют. Вчера. Его забрала женщина-врач. Может, он домой поехал.

В коридоре Далия остановилась в нерешительности. Она понимала — не следует пережимать с этим делом. Надо уходить. Иначе — провал. И все-таки пережала. У морозильника за сестринским постом она задержалась на несколько минут, укладывая в кувшин кубики льда. Старшая сестра — сплошной крахмал, очки и седой узел волос — беседовала с санитаркой. Это была ночная невеселая беседа, без конца и начала. Такие беседы могут тянуться всю ночь. Но старшая сестра вдруг поднялась и пошла в другой конец коридора: ее вызвала дежурная медсестра.

В один миг Далия оказалась у конторки. Листала журнал назначений. Пациенты по алфавиту. Никакого Кабакова. Никакого Кабова. Санитарка внимательно следила за действиями Далии. Та повернулась к ней:

— Что произошло с пациентом из триста двадцать седьмой?

— С кем?

— С этим мужчиной из триста двадцать седьмой?

— Да разве за ними за всеми уследишь? А вас я что-то раньше у нас не видала, верно?

— Верно, я работала в больнице Святого Винсента.

Это соответствовало истине: Далия стащила пропуск в манхэттенской больнице Святого Винсента, когда кончилось дежурство дневной смены. Далия решила, что следует все-таки поторопить события, даже рискуя вызвать подозрения санитарки.