Мэлинсон громко захохотал, будто откликаясь на собственные мысли, которые внушали ему уверенность.

— Этим меня не удивить. Именно здесь она остается только эхом, коль скоро она вообще может им быть. — И, помолчав, добавил: — Такой разговор ни к чему не приведет. Лучше отбросим поэтические упражнения и вернемся к действительности. Конвэй, я хочу вам помочь. Все это чистейшая чепуха, знаю, но готов поговорить о ней, если вам от этого станет хоть немного лучше. Допустим, то, что вы мне рассказали, находится в пределах возможного и действительно заслуживает внимания. Теперь скажите мне серьезно, какими доказательствами вы располагаете в подтверждение этой истории.

Конвэй молчал.

— Всего-то и случилось, что некто наплел вам всякого вздора. Даже от самого надежного человека, которого вы знаете всю жизнь, вы не приняли бы подобных утверждений без доказательств. А какие у вас тут доказательства? На мой взгляд, никаких. Разве Ло-Тсен рассказывала вам о себе?

— Нет, но…

— А почему же принимать на веру то, что говорят о ней другие? И все эти дела насчет долголетия — у вас есть хотя бы одно доказательство со стороны?

Конвэй немного подумал и сказал о неизвестных сочинениях Шопена, которые исполнял Бриак.

— Хорошо, мне это ничего не говорит, я не музыкант. Но даже если они подлинные, разве не могло быть так, что они попали ему в руки иным путем, не тем, который подтвердил бы правдивость его истории?

— Несомненно, могло бы.

— Теперь об этой существующей, по вашим словам, методе — о сохранении молодости и так далее. Что это? Вы говорите, некое лекарство. Ладно, я хочу знать, какое лекарство. Вы его хоть раз видели, пробовали? Кто-нибудь представлял вам точную информацию на этот счет?

— Подробности, признаюсь, мне не известны.

— А вы и не спрашивали о подробностях? Вам вообще не пришло в голову, что такого рода россказни требуют подтверждений? — Конвэй не ответил, и Мэлинсон продолжал: — Что вы действительно знаете об этом месте? Вы поговорили с несколькими стариками — вот и все. Помимо этого, можно только сказать, что расположенное здесь заведение хорошо оборудовано и управляется с умом. Как и почему оно возникло, мы не имеем ни малейшего представления. И почему они хотят удержать нас здесь, если действительно хотят, тоже загадка. Но конечно же, все это не дает оснований принимать на веру легенду, которую нам подсовывают. В конце концов, дружище, вы же критически настроенная личность. Вы не поверите сказанному даже в английском монастыре. И право же, не понимаю, почему вы так легко проглатываете все на свете только из-за того, что это происходит в Тибете.

Конвэй кивнул. Погруженный в глубокие размышления, он не мог удержаться от одобрения четкости, с какой была высказана другая точка зрения.

— Ваше замечание справедливо, Мэлинсон. Правда, когда дело касается веры, не подкрепляемой весомыми доказательствами, все мы, кажется, склонны соглашаться с тем, что нам нравится.

— Но разрази меня гром, если я обрадуюсь, что доживу до такого возраста, когда я наполовину буду мертвецом. Лучше дайте мне жизнь короткую, да веселую. И весь этот треп насчет будущей войны — по-моему, жидковато. Кто может знать, когда грянет новая война и что она с собой принесет? Разве последняя война не посрамила всех пророков? — И, поскольку Конвэй молчал, он продолжил: — В любом случае я не верю, когда что-нибудь объявляют неизбежным. А если и бывает неизбежное, нечего бояться. Одному Богу известно, как бы я вел себя на войне. Скорее всего заледенел бы от страха. И все же лучше это, только бы не оказаться заживо похороненным здесь.

Конвэй улыбнулся:

— Мэлинсон, ты проявляешь выдающуюся способность ошибаться в оценке моей персоны. В Баскуле ты считал меня героем. Теперь думаешь, я трус. А на самом деле я ни то ни другое. Впрочем, это не имеет значения. Вернувшись в Индию, расскажи там, если тебе хочется, что я остался в тибетском монастыре, так как испугался еще одной войны. Причина вовсе не в этом. Но не сомневаюсь, что тебе поверят люди, уже признавшие меня чокнутым.

Мэлинсон с грустью отвечал:

— Знаете, глупый это разговор. Что бы ни случилось, я слова не произнесу против вас. Можете положиться. Я не понимаю вас? Допустим. Но… но… хотел бы понять. Очень хотел бы. Как я могу вам помочь, Конвэй? Что я должен сказать, сделать?

Последовало долгое молчание. Конвэй нарушил его, произнеся:

— У меня есть один вопрос. Если позволишь, очень личный.

— Да?

— Ты влюблен в Ло-Тсен?

Бледное лицо молодого человека тут же покрылось краской.

— Кажется, да. Знаю, вы скажете, будто это нелепо и бессмысленно. Да, вероятно, так и есть. Но ничего не могу поделать со своими чувствами.

— Я вовсе не думаю, что это нелепо.

Их жаркий спор постепенно превращался в спокойную беседу.

Конвэй признался:

— Я тоже ничего не могу поделать с моими чувствами. И так уж получается, что ты и эта девушка — самые дорогие для меня люди… Хотя тебе это может показаться странным. — Оборвав себя, он встал и прошелся по комнате. — Мы сказали все, что могли сказать, не так ли?

— Думаю, да. — Но неожиданно Мэлинсон вскричал: — Какая же все это чушь, будто она не молода! Гнусная и страшная чушь! Вы ведь так не думаете, Конвэй! Это просто смешно. Какой в этом смысл?