В бродячем и бездомном существовании очень хорошо понимается, что жизнь слишком коротка и такой она была задумана с самого начала. Прекрасно была задумана. Без иллюзий. И доходит это до твоей души само собой. Особенно если мерзнут ноги. Это не шутка.

Однажды замерзшие ноги привели меня к нашему институту. Так и есть. Никаких перемен. И справа — корпус общежития. Альма-матер. Место, где я жил и учился.

— О господи! — вырвалось у меня.

Проходная общежития, как и всякая проходная, складывалась из двух движений — туда и обратно. На повышенных скоростях.

Я стоял и курил. Около.

— Эй, привет! — Я увидел знакомое лицо.

Он приостановился. Еле-еле узнал меня. Когда я был на пятом, он был на первом. Нет, на втором. Играли в баскетбол в одной команде. Или Витя, или Митя.

Оказалось — Олег. Как и я. В команде его звали Олег-два.

— Да постой, — удержал его я, — не беги. Проведи-ка меня в общежитие.

— Идем. — Он пожал плечами. Лицо его радости не выразило. Ничего не выразило.

Вдвоем легче пройти мимо вахтера, в студенческом общежитии это знает каждый. Привет — привет. Вахтер новый. Доска объявлений новая. Я надеялся, что хоть жизнь старая. Ан нет — жизнь, видно, тоже переменилась, потому что Олег-два очень уж доходчиво и современно сказал:

— Что-то у тебя вид голодный.

Он повторил и при этом не оглядывал меня с головы до ног. Он успел оглядеть меня раньше.

— Что-то у тебя вид голодный.

— И холодный тоже, — сказал я. — Я ведь иду погреться. Буду у тебя ночевать.

Он улыбнулся куда-то в четырехмерное пространство:

— Может быть, будешь. А может быть, не будешь.

И, подержав паузу в воздухе, добавил:

— Как ребята посмотрят.

Ваньку валяет. Не верю. И ни за что не поверю. Первейшая мысль: а почему, собственно, я ДОЛЖЕН тебя приютить? Обыватель особенно нажимает на это ДОЛЖЕН. У него аж сердце щекотится от этого словца. Я таких очень хорошо запоминаю. А они меня.

Когда мы в свое время встречали «старичка», мы не рассуждали. Мы просто вели его в общагу, а там говорили. Так, мол, и так. Ребятишки, придется вам потесниться. Ребятишки чертыхались. И теснились… Конечно, если б я приволок с собой ящик пива, меня и сейчас бы приняли веселее. Если бы.

— Ты откуда?

— Удрал. Строили полигон. А я не выдержал.

— Удрал со строительства полигона? — Он даже присвистнул.

Мы поднимались на этаж. Так и надо — красиво солгать. Я прямо-таки вырос в его глазах.

Теперь моя потрепанность была не в укор. Была в плюс, а не в минус.

Мы вошли.

— Ребята, он кончал наш институт — помните его? — Ребята что-то промычали и потеснились. Их было четверо в комнате. Как и нас когда-то.

Вечером я им рассказывал, как строятся полигоны. Мне постелили на полу. Я лежал на спине, глядел в потолок и рассказывал; было чуть дымно — в темноте двигались их руки с огоньками сигарет.

— А как оклад? — Весь этот треп их очень интересовал. Потому что выпускники. Им вот-вот предстояло распределение. Более того: распределение, оказывается, уже началось. И слово «оклад» они произносили не просто так.

— Началось? — удивился я. — У нас распределение начиналось только в апреле.

— А у нас заранее.

С утра они ушли учиться. К обеду я заскучал и пошел бродить по общежитию. Общага не переменилась. Те же ковровые дорожки. Те же огнетушители. Та же дежурная по этажу с единственным карим глазом. Она мне улыбнулась. Сказала, что помнит меня. Как же, как же. Сказала, что помнит и меня, и моих товарищей. Сказала, что отлично помнит. Но так и не вспомнила.

Я увидел кактусы. Тут мы сиживали с Галькой. Ладно, сказал я себе, не вздумай хандрить. Если тебе хочется скулить, то каково тем, кто кончил вуз десять, а то и двадцать лет назад. Тогда им волком выть. Или в окно выпрыгнуть. Как Колька Канавин. Был такой: бедолагу застукала дежурная у девчонки в комнате — и тарабанила в дверь. Колька полез в окошко: он думал, что у него вырастут крылья. От большой любви. И он не грохнется с седьмого этажа, а спланирует на газон с желтыми головками одуванчиков. Этих одуванчиков было тогда видимо-невидимо. Была весна.

В столовой я обедал и специально вглядывался в лица. Но знакомых не было.

Вечером я спросил у ребят:

— Слушайте. А где ваш Чиусов? (Я долго вспоминал его фамилию, когда обедал, — и вспомнил.)

— А-а, — небрежно сказал Олег-два, — болтун этот. Его давно выгнали.

А Чиусов был болтун интересный. Не просто так. Худющий и хлипкий парень с запущенными пшеничными волосами. Мазал их зачем-то бриолином, от которого со временем шла вонь.

Он был первокурсник, а мы уже кончали. И конечно же, ему было трудно в спорах с нами. Первокурсники вообще к нам носа не совали. А он лез. Не мог без этого. Таким и запомнился. Ничего не скажешь, боец был, отчаянный был спорщик. Ему, может, грамма какого-то не хватило, чтобы прослыть пророком.