Ошанин был настолько востребованным, что вряд ли мог вообразить, что ему, как большинству наших пенсионеров, придется влачить в 90-х жалкое существование. Печатать его перестанут, как и писать на его стихи песни, а последнюю книгу на деньги, собранные дочерью-эмигранткой, издадут в Америке.

Я сочинял стихи, бегал по редакциям, участвовал в совещании молодых писателей и каждый вечер продолжал писать повесть о целине. По-прежнему ничего не получалось.

Однажды поздно вечером, совершенно выбившись из сил и убедившись, что текст у меня получается безнадежно бездарный, без малейшего проблеска, я улегся под бок к беременной жене, стал проваливаться в тяжелое забытье, и вдруг мне странным образом привиделась картина деревенского утра. Странность была в том, что я как будто видел одновременно и саму картину, и текст, которым она должна быть описана.

Сила, которая открыла мне это видение, сдула меня с кровати, я схватил свою амбарную книгу, побежал на кухню, где, слава богу, никого не было, сел за стол и стал быстро записывать слова, которые мне как будто кем-то подсказывались: «Было раннее утро, и трава, облитая обильной росой, казалась черной и жирной. Слабый ветер шелестел в камышах и шевелил над Ишимом тяжелые клубы тумана. Ваня-дурачок гнал через мост колхозное стадо и пел песню. Губы у Ивана толстые, раздвигаются с трудом, поэтому песенка получалась приблизительно так: «Не флыфны в фаду даве форохи, вфе вдефь вамерло до утра…»

До утра я исписал два десятка страниц и понял: теперь все получится. Огонь с неба упал!

В коридоре института ко мне подошел Камил Икрамов и сказал: «Выйдем наружу, мне надо тебе кое-что сказать». О «стенах с ушами» я слышал давно, и все равно для меня было новостью, что есть темы, на которые можно говорить только снаружи.

Мы вышли во двор.

— Я вчера видел Лешку Трофимова, — так фамильярно Камил называл моего декана, встречаясь с ним за пределами института. — Лешка сказал, что за тобой следят.

— Кто?! — удивился я.

— Дурак, что ли?! — в свою очередь удивился Камил. — Они. Они приходили, расспрашивали Лешку о тебе.

На меня эта новость подействовала двояко. С одной стороны, я забеспокоился, с другой — несколько возгордился. Раз за мной следят, значит, я что-то собой представляю. Дня два я помнил об этом, оглядывался, надеясь заметить слежку. Ни разу не заметил, успокоился и забыл. Но вскоре они сами напомнили о себе.

Ранним утром в январе 59-го я, спавший в комнате, которую снимал на Сретенке, чтобы иметь возможность писать без помех, был разбужен громким истеричным стуком в дверь. Выглянув, увидел полуодетую хозяйку Людмилу Алексеевну.

— Володя, — сказала она встревоженно, — какой-то человек ломится с черного хода. Говорит, что он ваш товарищ.

Я снял эту комнату совсем недавно, никто не знал моего адреса, никакого товарища, который мог бы прийти ко мне ни с того ни сего, у меня не было.

Вместе с Людмилой Алексеевной я пошел к черному ходу. Три хозяйские собаки, вырвавшись в коридор, отчаянно лаяли.

— Кто там? — спросил я.

— Владимир Николаевич, — послышался из-за двери смущенный голос, — откройте, пожалуйста, я к вам на минутку.

Я заподозрил неладное. По имени-отчеству меня тогда еще не называли. Значит, надо открывать. Но вместо того чтобы пригласить незваного гостя пройти через парадный подъезд, мы с хозяйкой стали разгребать тамбур черного хода. Открыв дверь, увидели перед собой сравнительно молодого человека в очках, который сразу стал просить убрать собак.

— А кто вы такой и что вам нужно?

— Я сейчас вам все объясню.

Собак убрали, Людмила Алексеевна удалилась, мы остались в гостиной один на один.

— Что вам нужно? — спросил я его.

— Сейчас, сейчас я все объясню, — торопливо закивал он головой с большими залысинами. И шепотом поинтересовался: — Нас никто не слышит?

— Нас никто не слышит.

— А собачки не могут сюда опять ворваться?

— Нет, не могут. Они еще сами дверь открывать не научились.

— А, ну да, — снова закивал он головой, — дверь открывается вовнутрь… А нас никто не слышит?

— Я не знаю, — громко ответил я, — слышит нас кто или не слышит, но с вами шепотом разговаривать не собираюсь. Что вам нужно?

— Сейчас, сейчас… Сейчас я все объясню… Так вы думаете, что нас никто не слышит?..

Я до этого ни разу не сталкивался с сотрудниками КГБ, но теперь даже не сомневался в профессии моего гостя.

— Нет, нас никто не слышит.