— И никуда больше, — решил мальчик.

Отскакивали в стороны кузнечики. Несколько раз он

пытался поймать зеленую кобылку, не получалось. Он добежал до «того дома». На скамейке сидела старуха, старая, суровая, с сухими губами. А рядом — молоденькая тетенька. В брюках. Таких брюк нет на свете. В голубых брюках. Это — золотоволосая женщина. Или девушка? Она поправила свои волосы сзади, приколола их темным, атласным бантом. И — улыбалась. Девушка улыбалась, а старуха в плюшевой жакетке просто молчала. Наконец старуха открыла свой пергаментный рот.

— Вот опять забирают. А кто его знает, чей он? Прибился. Дня еще не прошло, а за ним приехали. И это не он совсем, а другой мальчик. Тот большенький. У меня вчера

сыночек гостил… Папироски курил, кислый дым… Наверное, тебя востроносая послала?

Гостья щебетала:

— Он к вам обязательно к осени приедет. А сейчас я его заберу. Мы к вам приедем.

— Тебя как кличут-то? — спросила старуха.

— Света.

— В школу ходишь?

— Закончила. Мы вам осенью конфеток привезем, — пообещала золотоволосая.

— На кой они мне? Одним зубом я их не разгрызу.

Старуха крестила Калачева сухими синеватыми пальцами.

Потом он качался. Что-то швыряло его. Он терся о чьи- то штаны. Потом опять качало, швыряло. Золотоволосая наклонялась, подтыкала простынь. От нее пахло яблоком. Пылило, рокотало. Он лежал в руках золотоволосой. Она несет его. Несет куда-то. На руке блестит металлическое солнышко, почти такое же, как и сверху, тяжелое. Острые палочки крутятся. Он пытается вспомнить: «Ча — сы! Его часы…»

Он тычет пальчиком в ее плечо. Язык во рту хоть и скользкий, но поворачивается. Он говорит:

— Пуговка!

Она взглянула на него.

— Пу — гов-ка…