Равно как и остальные. Эмерелль была правительницей Альвенмарка. Такова ее обязанность: наказывать, когда необходимо!

Или же это отговорки? Неужели она действительно жестока? Теперь она уже не королева Альвенмарка. Пристало ли ей судить серокожих? Эмерелль поняла: несмотря на то что она отказалась от короны, желание править осталось. Это было ее жизнью так бесконечно долго… Может ли она измениться?

Эмерелль отыскала взглядом Фальраха. Эльф смотрел на нее с упреком. Олловейн встал бы перед серокожими, защищая их собой. Но белый рыцарь мертв. Погиб навеки. Он не может вернуться, как Фальрах, спустя тысячелетия. От Олловейна не осталось ничего, кроме тела.

У эльфийки сжалось горло. Только сейчас она поняла, как сильно нуждалась в белом рыцаре. Он часто требовал для ее подданных ту милость, на которую не способно было ее ожесточившееся сердце. Олловейн жил бы, если бы она сумела быть великодушной. Он должен продолжать жить в ней. В ее поступках. Это все, что от него осталось.

Черный мост посреди белых скал был ее путем в другую жизнь. Она все еще пленница короны и того, что стало с ней за тысячелетия правления. И теперь она должна сбросить этот груз.

Добон стоял перед ней. Но теперь рядом с ним стояла девушка-кобольд, которая натирала ее глиной и готовила к ритуалу ловца снов. Она — его дочь?

Эмерелль опустилась на колени.

— Возьми за руку свою дочь.

Нижняя губа старика задрожала. Черты лица разгладились.

Он не возражал. Протянул Имаге костлявую руку. Кобольдесса беспрекословно повиновалась своей судьбе.

Эмерелль запела. Негромко, с закрытыми глазами. Она полностью открылась прикосновению ветра. Давно она в последний раз плела это заклинание. Тот, кто знал его, мог усмирять даже бури, если только они не были магическими, как дыхание дракона.

Когда ветер в ущелье стих, она взяла Добона за руку и вместе с Имагой повела через мост. Затем вернулась и перевела за руку следующих. И так повторялось снова и снова. Детей она перенесла на руках. Позволяла им играть со своими волосами. Каждый раз, когда она переходила мост, на сердце становилось немного легче.

К ней присоединился Фальрах. Он тоже стал провожать кобольдов к Солнечным вратам. Некоторые были настолько мужественны, что проделали путь самостоятельно, теперь, когда не нужно было бояться опасных ветров.

Поначалу серокожие были напряжены, но вскоре начали шутить. Эмерелль молчала, только негромко пела свою песню.

Она наслаждалась тем, как смотрит на нее Фальрах. Она удивила его и заслужила его уважение. Она сама удивлялась тому, как много значат для нее его взгляды. Его взгляды! Не Олловейна.

Только Никодемус Глопс оставался мрачен. Казалось, он хотел что-то сказать, но не осмеливался подойти к ней. Может быть, он был возмущен тем, что она ни словом не удостоила погибшего Мадру. Они спешно покинули пещеру на рассвете.

Эмерелль заметила, что вокруг мертвого тролля лежали амулеты и даже несколько детских игрушек. Серокожие никогда не забудут его.

Когда последний кобольд перешел Небесный мост, королева почувствовала облегчение. Словно влюбленная девушка, проходя последний раз через мост, она мимоходом коснулась руки Фальраха. И наградой ей снова стал один из этих взглядов, от которых сильнее билось сердце. В саду Ядэ они наконец смогут снова побыть одни. Долина достаточно велика, чтобы найти уединенное место.

Солнце садилось. Закат окрасил белые гребни скал в нежнорозовый цвет. Внизу, в долине, тени из светло-синих становились чернее черного.

Никто из кобольдов не прошел Солнечные врата. То ли хотят предоставить ей право сделать это первой, то ли опасаются, что по ту сторону странных врат их ждут ужасы. Королева могла понять их. Солнечные врата были выше, чем скалы столовых гор за ними. И выше Небесного моста. С того места, где путники стояли, казалось, что врата ведут не куда-нибудь, а в небо.

Серокожие по-прежнему относились к Эмерелль с недоверием. Поэтому она двиулась первой. Не колеблясь вошла в широкий крут. Только оттуда можно было заглянуть в сад Ядэ. На много миль простиралась заключенная в границы столовых гор долина. Белая пирамида величественно возвышалась над зеленью одичавшего сада. Сверкая, свет заходящего солнца преломлялся на золотой вершине огромного строения. Вопреки всем защитным заклинаниям, сплетенным во время возведения пирамиды, в трещинах между камнями росла сорная трава, а в некоторых местах в стенной кладке — даже деревья.