А вот с парой «Раскольников – Порфирий Петрович» мокрощелка просчиталась. Неправильно пары строит. Надо бы «Раскольников – Свидригайлов». Или, в крайнем случае, «Раскольников – Разумихин». А Кириллов из «Бесов»?.. Вялотекущий педик-невротик. Ну, не всадил ему когда-то в Америке Ставрогин, побрезговал. И Шатов отшатывается. Так что же теперь, стреляться?.. Вот это особенно поразительно в скрытых гомиках: достоинства с гулькин бублик, но амбиции – необозримые.

Плаксивая баба Тургенев и сам никого не трахал, и герои его все – зоофилы: Хорь Калиныча жарил за милую душу, Базаров-кукурузник с овцами баловался, но большего кайфа, чем Герасим от Муму, ни один герой не получал (даже в ночном, на Бежином лугу, с жеребятами сношаясь, ребятишки такого не испытывали). Герасим, бедняга, случайно заеб Муму до смерти – он же, глухарь, ее визгов не слышит!.. Испугался факта и утопил труп. Такой вот суп из семи залуп.

В общем, права мокрощелка – комплексы заели русскую литературу, все хотят через задние страдания до передней истины докопаться. Сущий Мертвый дом, а из окон голые кобелены пялятся.

Во второй части работы она хочет этимологию разных слов по теме изучить, у нее уже много разного материала собралось. Вот, например, известно ли тебе, что слово «шлюха» произошло совсем не оттуда, откуда Даль думал (от «шляться»), а пришло с Востока, где в древности была традиция по праздникам слать подарки градоначальнику, а подарки эти доставляла красивая женщина, которая с дороги оставалась ночевать у адресата, на иврите она называется «посланная», на слух же это звучит как «шлюха» (с ударением на «а»).

А вот такое упругое слово «блядь» – откуда оно? Думаешь, происходит от древнерусского глагола «блядити» (что означает «обманывать, пустословить», восходит к праиндоевропейскому «bhla», «дуть», отсюда знаменитое «bla-bla-bla» – «пустая болтовня»)?… Или как Даль думал – от «блуждать-блудить»?.. Совсем нет. Исток его – в мусульманском обычае, что приличная женщина не выходит на улицу иначе, чем опираясь на руку мужчины-провожатого; если же какая-нибудь дама оказывалась на улице одна, то это называлось «без руки», а звучит это на арабском как «бли яд».

Потом спорили с ней, кто у кого учится: писатели у народа или народ у писателей? Сошлись на том, что вначале писатели слушают, что и как народ говорит, а потом уже народ слушает, что и как писатели говорят.

Ладно, пора кончать письмо, поезд к вокзалу подходит, в лагере уже ждут не дождутся, давно не был.

Жизнерадостный Бирбаух с размаху хлопнул печатью по обходному листу:

– Готово! Время пошло! – Сделал украдкой глоток пива и произнес с иронией: – Идите, работайте, чтоб на черный день было. Хуже бедности может быть только смерть!

– Зато после смерти настоящая демократия наступает, – кивнул я, заглядывая в приемную.

Много глаз уставилось на меня. Страх, мольба, надежда, ожидание. Жутко. Я поспешил уйти. Неловко чувствовать себя ламой-похоронщиком, который помогает духу покинуть тело, перейти в мир иной. Паром между двумя берегами. И на каждом берегу на тебя что-то липнет, вяжется, льется, капает, наползает. Не прав тот глупый мудрец, сказавший, что вид чужих несчастий успокаивает. От всего остаются следы и раны, от которых приходится в грубый панцирь лезть, не то плохо будет.

В комнате переводчиков Рахим и старая карга-китаянка Линь Минь пьют чай и обсуждают вопрос, с какого времени Европа стала принимать беженцев.

– А вы как думаете? – спросили они у меня.

– Не знаю, – ответил я. – Как-то этой темой не интересовался.

Рахим, прикрыв глаза, сказал, что стали принимать после 1951-го, когда в Женеве подписали конвенцию о беженцах: рабочие руки нужны были, людей не хватало, надо было поднимать экономику после войны.

– Да, тогда получить беженство было куда легче, – отозвалась Линь Минь. – Даже когда я осталась, в 70-х, это было сделать нетрудно. Я была спортсменкой, с командой поехала на чемпионат мира и сказала в полиции Франкфурта-на-Майне одну-единственную фразу. И меня тут же приняли, дали курсы, работу, квартиру, гражданство и все прочее.

– А что за фраза волшебная была?

– «Не согласна с коммунистическим режимом в Китае».

– В каком году это было?

– В 1970-м, – подсчитала Линь Минь на серых пальчиках. – Тогда и гастарбайтеров наприглашали, а теперь не знают, что с турками, югославами и итальянцами делать, которые тридцать лет назад сюда приехали, а уехать не захотели. Даже в Южной Корее листовки по фабрикам разбрасывали: «Кто хочет поехать на работу в Германию, пусть явится туда-то тогда-то»…

Я слушал ее, помалкивая. Значит, старой карге всего около пятидесяти лет! А мне казалось, намного больше. Из-за морщин. И кожа желтая со временем сереет. Кофта с дурацкими дутыми рукавами, юбка-плиссе. И волосы в проплешинах. И каждый раз так нагло спрашивает у меня, когда, мол, ваши русские из Сибири выкатятся, чтобы китайцы могли на свои исконные земли вернуться. Китайцев только не хватало!.. «Сибирь “Газпрому” самому по горло нужна… Черномырдин лично за родной “Газпром” своими руками все полтора миллиарда китаёзов передушит!» – подумал я, устраиваясь в углу.

– Раньше было легче, потому что столько беженцев не было. Советский Союз все в границах держал – попробуй убеги! – сказал Рахим. – Я помню, когда я ушел из Ирака, большая дружба была между Саддамом и СССР. Саддам себя до сих пор социалистом называет. А его сынок, сволочь, по свадьбам ходит и невест себе в постель забирает, право первой ночи, как при ханах и султанах было…

– У него двое сыновей?

– Да, Удей и Кусай.

– Я где-то читала, что этот Удей – очень неприятный человек? – сказала Линь Минь.