Прошло несколько дней, а в отношениях его со Шварцем не случилось ничего нового. Он уже надеялся, что, несмотря на заявление или даже жалобы г-жи Кнаус, Шварц действовал по русской пословице: «Дружба дружбой, а служба службой» — и даже не считал нужным заговаривать с своим подчиненным о чем-либо Помимо дел служебных.

Между тем увлеченная и даже сильно влюбленная Доротея была, как избалованная всеми, мелкосамолюбивая девушка. Категорический отказ Зиммера подействовал на нее почти странным образом. Ее любовь к молодому человеку быстро перешла в неприязнь, чуть не в ненависть и в желание мщения.

Недавно отверженный жених, с которым Тора имела даже очень неприятный разговор, тотчас же снова появился у них в доме, был принят любезно, а молодая девушка отнеслась к нему так же милостиво, как когда-то до появления Зиммера. Она ни слова не сказала Лаксу о своих намерениях по отношению лично к нему или о какой-либо перемене в этом, но, однако, объяснила, что она раскаивается в своих некоторых поступках за последнее время. А между прочим, она особенно якобы раскаивается в том, что увлеклась было недостойной личностью.

Лакс, как человек или сильно влюбленный, или ограниченный, или совсем не знающий женской натуры, вообразил себе, что Доротея снова вернулась к нему сердцем и помыслами. Да и трудно было бы догадаться, что Доротея решила выбрать его орудием мести человеку, который якобы оскорбил ее.

Во второй или третий раз, что Лакс снова беседовал наедине с Торой, она объяснила ему, что личность Зиммера для нее крайне загадочна. Доказательств на это у молодой девушки, конечно, не было никаких, но она будто чуяла это. Если прежде это казалось ей лишней интересной чертой в личности Зиммера, то теперь она делала из этого обвинение.

— Я уверена, — сказала Тора, — что если бы кто тщательно занялся этим господином Зиммером, его поведением, поступками, его сношениями с самыми разными людьми среди огромного круга знакомых, то непременно дошел бы до открытия чего-нибудь особенного и очень важного, то есть худого.

Лакс должен был сознаться, что для него это мнение Торы о Зиммере — полнейшая новость. Затем в тот же день и на другой день, много обдумывая слова Доротеи и обдумывая кое-что, известное ему из поступков Зиммера, Лакс понемногу пришел к убеждению, что — как оно ни удивительно! — молодая девушка права… Во всем, что окружает нового наперсника Шварца, есть, действительно, что-то темное, таинственное.

Кончилось все союзом между Лаксом и молодой девушкой: разнюхать, что, собственно, за человек Зиммер, и если удастся в чем-либо странном поймать его, то немедленно довести об этом до сведения Шварца.

И первое, что Лакс узнал, заключалось в том, что Зиммер ежедневно бывает у старого капитана Бурцева и это, по-видимому, не простое знакомство, а вполне дружеские отношения. Между тем старик Бурцев был на самом плохом счету у Шварца и у них у всех.

Лакс задался вопросом: зачем именно Зиммер постоянно, якобы в качестве друга, сидит у старика Бурцева, только у него проводит он целые вечера? О чем могут они беседовать? Быть может, он лукаво обманывает старика, желает что-либо выманить у него, зная, что тот — приверженец цесаревны и коновод русской партии. Он, стало быть, норовит провести старика и выдать его головой своему начальнику, который, в виду разных пустячных доносов, не имеет возможности серьезно взяться за гордеца и дерзкого ворчуна.

Но это соображение было не подходящим и не могло иметь места. Лакс от того же Шварца отлично знал, что на старика давно махнули рукой и рады были, что за это последнее время, после наказания его внучки, он стал поскромнее.

Продолжая снова постоянно бывать у Кнаусов, Лакс уже совещался с Торой на счет их общего врага, а вскоре за всеми действиями Зиммера уже начал следить верный человек, преданный Лаксу.

И однажды он явился и доложил, что Зиммер ввечеру, переодетый, в простом русском платье, был на Смольном дворе и, по-видимому, был принят самой цесаревной, вернулся же домой только часа через два или три.

Это открытие имело огромное значение.

Лакс, довольный, почти счастливый, полетел заявить об этом Доротее, и они тотчас же решили довести об этом до сведения Шварца. Тора ликовала. Она уже видела Зиммера не только изгнанного со службы, но, пожалуй, даже и отданного под суд. Так как Лакс не решился сам доложить или донести об этом Шварцу, то Доротея попросила сделать это свою мать.

И через два дня, ожидая к себе в гости Шварца, г-жа Кнаус через Лакса приказала в то же время явиться к себе на квартиру и тому самому полулакею-полусыщику, который мог бы подтвердить ее слова, в случае если бы Шварц не поверил.

Амалия Францевна, принимая Шварца, искусно перевела разговор на Зиммера и довольно убедительно и красноречиво стала доказывать, что она перестала его принимать, так как он — человек странный, сомнительный, и что, наконец, в настоящую минуту он замечен в одном поступке, который имеет серьезное значение.

— Служа у вас в канцелярии, — сказала она, — он в то же время тайком, переодетый, бывает у цесаревны.

Шварц, к удивлению Амалии Францевны, улыбнулся, а потом начал смеяться.