На Рождество Чарлз благополучно возвратился в Англию.

Помимо радости от приезда Чарлза Кэтрин получила еще один огромный подарок на Рождество: к ней приехали Джералд и Кармен.

Они появились с подарками для нее и Норы и еще привезли с собой леденцы на палочке для младших сестренок. Но самым большим подарком для Кэтрин было узнать об их сомнениях в том, что Вилли воспользуется постановлением суда насчет его права опеки над Клер и Кэти. Он не собирается осуществить это хотя бы потому, что не имеет постоянного места жительства. А детям в таком нежном возрасте нужны детская, няньки и гувернантка, что требует слишком Крупных расходов, чего, естественно, Вилли не может себе позволить.

Но он наслаждался возможностью постоянно угрожать Кэтрин, что отнимет у нее детей. Он грозил, что настанет день отмщения, когда он будет в состоянии осуществить это. И она не сможет жить спокойно, пока у нее не будет законного разрешения, дающего ей право опекать детей. Как раньше и утверждал Чарлз, существует единственный способ удовлетворить Вилли – крупная сумма денег. И Кэтрин в своих молитвах благодарила Господа, что тяжба по поводу наследства тетушки Бен закончилась в ее пользу, поскольку у нее осталась значительная сумма, при помощи которой она сможет откупиться от Вилли. Ее адвокаты сообщили, что для достижения успеха в этом деле Кэтрин придется пожертвовать по меньшей мере половиной ее состояния. И она изо всех сил уцепилась за эту надежду.

Помимо этого и беспокойства за здоровье Чарлза сейчас она была поглощена Рождеством. Ей хотелось сделать его как можно радостнее. На столе стояла жареная индейка, бренди полыхало в сливовом пудинге, малышки с пронзительным визгом носились по дому и закричали от восторга, когда на рождественской елке загорелись свечи; позже появились слуги, все закружились в хороводе вокруг елки и запели рождественские гимны. Кэти клевала носом, сидя на коленях у отца, и Чарлз выглядел умиротворенным, радостным и не таким больным и усталым. Хотя это просто могло показаться при свете огня…

Позднее, когда Кэтрин укладывала девочек в кроватки, Клер весело сказала:

– А правда, Кэти совсем еще дитя, она ведь собралась уснуть на коленях у папы!

– Я не маленькая! – запротестовала Кэти. – И я не смогла бы уснуть, потому что его часы больно надавили мне на ухо. Я даже слышала, как они тикают у него в кармане.

– Ой, мамочка, а папа-то почти спит. Он ведь останется дома, правда?

И две пары карих глаз пристально посмотрели на Кэтрин. Ей доводилось видеть похожие испытующие глаза очень часто: в зале парламента, на вокзалах, возле камина и с подушки, что лежала рядом с нею. Это были глаза Чарлза. И что-то в ее душе воскликнуло: «Что бы ни случилось, со мной всегда останется его частица». Она тут же выбросила эту мысль из головы и быстро сказала:

– Папа будет дома до субботы, а потом он станет приезжать к нам два раза в неделю. Разве этого не достаточно, ведь папа такой занятой человек! – Она зажгла ночник, а потом склонилась над девочками и поцеловала каждую в карие глазки. – И помните, милые, – проговорила она при этом, – папа всегда очень-очень любит вас.

В Ирландии люди по-прежнему говорили, что не станут подчиняться диктату церкви, но все-таки все больше и больше боялись бросить вызов и ослушаться своих приходских священников. Однажды на мессе, увидев среди своих прихожан нескольких парнеллитов, священник заметил: верная паства знает, что надо сделать с ними, когда они выйдут из церкви на улицу. И совсем молоденький мальчишка, осмелившийся приветствовать Парнелла, был безжалостно избит с легкой руки его сельского священника. Угрожающая рука церкви сжималась все сильнее.

Снова начали раздаваться непристойные песенки про Китти О'Ши. И теперь проявления ненависти, так же неуправляемые, как и проявления любви, стали сильнее обнаруживаться в собиравшейся толпе. Иногда Парнелл не мог услышать своего голоса из-за грубых, злобных выкриков. Майкл Давитт, живший согласно своей репутации святого, предложил Парнеллу выступить с его трибуны, убеждая Чарлза в том, что только тогда он сможет произнести свою речь спокойно, без помех.

На это Парнелл ответил с присущим ему достоинством и самообладанием:

– Передайте Майклу Давитту, что я еще ни разу не спрашивал его разрешения, где и когда мне выступать в Ирландии. И впредь не стану этого делать.

Но поле битвы постепенно ускользало из-под его ног. Его кандидаты в Слайго и Карлоу [47] оба потерпели поражение. Хуже всего, что опять случались проявления физического насилия. Иногда в него летели камни и комки глины. А в Килкенни кто-то из темноты швырнул в него негашеной известью, которая разъела ему лицо, и на несколько дней Чарлз ослеп.

Он вернулся домой в темных очках и с повязкой на глазу.

– Чарлз, что случилось? – в ужасе вскрикнула Кэтрин.

– Да так, дьявольски неприятный несчастный случай. Мне в глаза попала известь, и они воспалились. Почти три дня я ничего не видел. Но доктор Кенни уверяет, что это повреждение не навсегда.

– Ах, эта ужасная, дикая страна! – пылко воскликнула Кэтрин. – Я рада, что ни разу не видела ее!

– Полно тебе, Кэт. Ты прекрасно понимаешь, что была бы очарована ею, как и все. Из-за нескольких сумасшедших я не собираюсь возненавидеть ее.