Пример мужества показал Басов, начал раздеваться. И вот уже четыре голых, синих в лунном свете человека, лязгая зубами, торопясь и дрожа, выжимают и натягивают на себя трусы, майки, рубашки…

От этих упражнений руки так закоченели, что еле-еле удалось застегнуть те пуговицы, без которых невозможно обойтись. Их куртки назывались «непромокашками», но промокли так, что отжать удалось только совместными усилиями, в основном Басова и Бориса, Маршан крутил еле-еле, а Вольский совсем не мог. Он снова сел, чтобы не упасть.

По-прежнему быстро бежали облака, и в неверном лунном свете каждый камень, казалось, норовил подставить подножку. То и дело шипел от боли и ругался сквозь зубы Басов. Ему, босиком, пришлось хуже всех.

— Сяду на самый горячий очаг и высижу, пока вода во рту не закипит, — пообещал Маршан.

Каждый из них что-нибудь добавил на эту тему, потому что надо было бодриться, заставить ноги шагать, глаза смотреть.

Постепенно стали двигаться быстрее, но все же согреться не могли. Посвистывал ветер, доносил серный запах.

Часто они поглядывали назад, в долину, там все оставалось без перемен.

До побочного кратера, где ревут фумаролы, они добирались почти два часа.

И вот наконец-то свалились на теплый песок! Через минуту он показался холодным, перебрались туда, где жар щипал уши и вырывались из трещин паровые струи.

Они прижимались к горячим камням, дрожа, ощущая, как уходит озноб, всем существом радуясь этому щедрому, вечному теплу.

— Только не спать, — крикнул Вольский, — здесь или угоришь, или сгоришь.

Глаза слипались сами собой, жар размаривал, не хотелось даже пошевельнуться. От их одежд шел пар. Вскоре, потные, они все же начали отступать, потирая припеченные места.

Усталость валила с ног, но Басов опять показал пример — разделся, соорудил в теплом песке подобие постели.

Всем очень хотелось пить, а Борису в не меньшей мере еще и есть.

— «Кто спит, тот обедает», — говорят французы. Спать, завтра нам нужны будут силы, — сказал Вольский.

Его распоряжение было выполнено быстро, в последовательности обратной возрасту. Только сам он заснуть не мог, лежал, прижимая руку к сердцу, снова и снова сопоставляя то немногое, что знал.

«Это не сон, не бред, это произошло, — и минутами он готов был сдаться железной логике фактов. — Цунами приближалось к нашим берегам, об этом было объявлено, путь его прослежен. Оно обрушилось на поселок, судя по тому, что везде погас свет. И вслед за тем волны промчались на высоте, превышающей восемьсот метров. Если они и сюда достигли, произошла катастрофа. Такие волны неудержимы, они уничтожат все живое не только в бассейне Тихого океана, а промчатся по всей планете. Только бесплодные скалистые вершины останутся над водой».

Глядя на звездное небо, он видел перед собой лишь географическую карту, хребты и долины, обдумывал, куда проникнут такие волны, хотя и понимал, что детали не важны. Достаточно вспомнить, что средняя высота Европы — 300, Австралии и Океании — 400, Африки и Америки — 650 и Азии — 950 метров.

То, что в слоях земли нет признаков всемирного потопа, говорит лишь о прошлом, а в настоящем?

И снова он анализировал, спорил с собой и видел картины страшных бедствий.

«Надо заснуть», — внушал он себе, но внушить не мог.

Волна захлестнула, придавила, сжала грудь. Он изо всех сил взмахнул руками, чтобы выплыть!

Кто-то вскрикнул. Маршан, вздрогнув, открыл глаза и тотчас же понял, что придавила его не волна, а Борис.

Рядом, держась рукой за нос, приподнялся Басов.

— Совсем обалдел, — возмутился он, — как меня ударил!

— Извините! — Маршан резко оттолкнул Бориса, который что-то пробормотал, но не проснулся.

Маршан тяжело дышал, озирался ошалело. Песок скрипел у него на зубах, песок был всюду, на руках, на лице. Ни палатки, ни спального мешка. Вместо упругого надувного матраса под ним песок. Только свист пара из трещин в скале помог Маршану осознать, где он, понять, что бегство, волны — все это не ночной бред, а самая настоящая явь.

Голова с седыми взлохмаченными волосами, одиноко лежавшая на песке, вдруг чуть приподнялась.

— Доброе утро, — сказал Вольский.

Он тоже огляделся с некоторым удивлением, но не потому, что принял явь за сон. Ему казалось, что он и глаз-то не сомкнул. Видно, и во сне он продолжал думать все о том же.

Вольский разгреб теплый песок, поднялся. Ноги еле держали, и все тело болело. И не только у него. Борис начал было по привычке делать зарядку, повел руками и прекратил.

Они медленно одевались, вытрясая песок, разглядывая синяки и ссадины, озираясь по сторонам, привыкая к тому, что это все на самом деле.