Старик наслаждался, как ребенок. Но все же он не настолько забылся, чтобы не видеть, как Ван-Лун щедрой рукой переливает воду из котла в глубокую деревянную лохань. Он поднял голову и уставился на сына.

— Тут воды хватит на целый огород, — сказал он неожиданно.

Ван-Лун молчал, вычерпывая воду до последней капли.

— Довольно, говорю я тебе! — закричал отец.

— Я еще ни разу не мылся с Нового года, — тихо ответил Ван-Лун.

Ему стыдно было сказать отцу, что он хочет вымыться дочиста, потому что сегодня его тело увидит женщина. Он заторопился и понес лохань в свою комнату. Дверная рама в его комнате перекосилась, и дверь прикрывалась неплотно: старик засеменил в среднюю комнату и, приложив губы к дверной щели, закричал:

— Плохо будет, если мы начнем так стараться ради женщины: чай с раннего утра и все это мытье!

— Это только сегодня! — крикнул в ответ Ван-Лун. — Я вылью воду на гряды, когда кончу, и она не пропадет.

Старик промолчал, и Ван-Лун развязал пояс и сбросил с себя одежду. В полосе света, падавшей из окна, он окунул в дымящийся кипяток полотенце, отжал его и начал с силой тереть свое смуглое гибкое тело. Хотя воздух показался ему теплым, ему стало холодно, когда он начал мыться, и быстрыми движениями он опускал полотенце в воду и выжимал его, пока все его тело не окуталось облаком тонкого пара. Потом он подошел к сундуку, который принадлежал его матери, и достал чистый синий халат. Может быть, ему будет холодно сегодня без ватной зимней одежды, но он чувствовал, что не в состоянии надеть ее на чистое тело. Верх был рваный и грязный, и вата лезла из дыр серыми, свалявшимися клоками. Ему не хотелось, чтобы женщина в первый же день увидела его в грязной одежде, с торчащей из дыр ватой. Потом ей придется стирать и чинить, но не в этот первый день. Поверх синей бумажной куртки и штанов он надел длинный халат, из той же материи, — его единственный длинный халат, который он носил только по праздникам и надевал не больше десяти раз в год. Быстро перебирая пальцами, он расплел длинную косу, лежавшую вдоль спины, и, взяв деревянный гребень из ящика маленького колченогого стола, начал расчесывать волосы.

Отец опять подошел ближе и приложил губы к дверной щели.

— А мне что же, так ничего и не есть сегодня? Если я с утра не поем, у меня все кости ноют.

— Иду, иду! — отвечал Ван-Лун, быстро заплетая косу и перевязывая конец черным шелковым шнурком с кисточкой.

Подумав минуту, он снял халат и, обмотав косу вокруг головы, пошел выносить лохань с водой. Он совсем забыл о завтраке. Он сделает болтушку из кукурузной муки и даст отцу поесть. Сам он есть не хотел. Шатаясь, он донес лохань до порога и вылил на землю тут же, за дверью; выливая, вспомнил, что извел всю воду из котла на мытье и что ему придется снова разводить огонь. Он рассердился на отца.

— Этот старый дурень только и думает, как бы поесть и попить, — шепнул он в устье печи, но вслух ничего не сказал.

Сегодня в последний раз он готовит обед для старика. Он принес в ведре воды из колодца за дверью и налил немного на дно котла. Вода быстро вскипела, он замесил болтушку и понес ее старику.

— Сегодня вечером, отец, мы будем есть рис, — сказал он — А пока вот тебе кукуруза.

— В корзине осталось очень мало риса, — сказал старик, садясь за стол в средней комнате и размешивая палочками густую желтую массу.

— Ну что же, тогда мы меньше съедим в весенний праздник, — ответил Ван-Лун.

Но старик не слышал. Он громко хлебал из своей чашки. Ван-Лун ушел в свою комнату, снова надел длинный синий халат и размотал косу. Он провел рукой по бритой голове и щекам.

Может быть, лучше опять побриться? Солнце еще только всходит. Он успеет сходить на улицу цырюльников и выбриться, прежде чем отправиться в дом, где его ждет будущая жена. Если бы у него были лишние деньги, он побрился бы. Он достал из пояса маленький грязный мешочек из серой материи и пересчитал деньги. Всего было шесть серебряных монет и большая горсть медяков. Он еще не говорил отцу, что позвал друзей на ужин. Он пригласил двоюродного брата, младшего сына дяди, и самого дядю как брата отца и троих соседей-крестьян из своей деревни. В это утро он решил принести из города свинины, небольшую рыбу и горсть каштанов. Можно даже купить немного молодого бамбука с Юга и говядины, чтобы потушить ее вместе с капустой, которая растет у него на огороде. Но это только в том случае, если у него останутся деньги от покупки бобового масла и сои. Если он побреет голову, то ему нехватит на говядину. Все-таки он побреет голову, — решил Ван-Лун неожиданно. И он ушел из дому, не говоря ни слова старику.

Было раннее утро, когда он вышел на улицу. Заря была темнокрасная, солнце поднималось из-за облаков на горизонте и сверкало на росинках, покрывавших всходы ячменя и пшеницы. По крестьянской привычке, Ван-Лун нагнулся посмотреть колосящиеся всходы; колосья были еще пустые и ждали дождя. Он втянул воздух и тревожно посмотрел на небо. По темным, тяжело двигающимся облакам видно было, что собирается дождь. Он купит курительную палочку и поставит ее в маленьком храме богу Земли. В такой день можно это сделать.

Он шел полями по извилистой и узкой тропинке. Впереди поднималась серая городская стена. За воротами в этой стене, через которые он пройдет, стоит большой дом Хуанов, где с самого детства живет в рабынях его будущая жена. Некоторые говорят: «Лучше жить одному, чем взять в жены рабыню из знатного дома». Но когда он сказал отцу: «Разве у меня никогда не будет жены?» — отец ответил:

— Свадьба по теперешнему времени обходится дорого, а все женщины еще до замужества требуют золотых колец и шелковых платьев, так что бедняку только и остается, что жениться на рабыне.

Его отец тогда же собрался и пошел в дом Хуанов и спросил нет ли у них лишней рабыни.

— Только не из слишком молоденьких и, главное, не из очень красивых, — сказал он.

Ван-Луну было тяжело, что она будет некрасива. Было бы хорошо иметь красивую жену, чтобы другие мужчины поздравляли его и завидовали. Отец, видя его недовольное лицо, закричал:

— А на что нам красивая женщина? Нам нужно, чтобы женщина смотрела за домом, рожала детей, работала в поле, — а разве красивая женщина будет все это делать? У нее на уме будут только наряды. Нет, нам красивых женщин не нужно. Мы крестьяне. А кроме того, где это слыхано, чтобы хорошенькая рабыня оставалась девушкой? Все молодые господа досыта наиграются с ней. Лучше быть первым с безобразной женщиной, чем сотым с красавицей. Не думаешь ли ты, что твои крестьянские руки понравятся красивой женщине больше, чем нежные руки богача, и что твое загорелое лицо покажется ей лучше, чем золотистая кожа тех, кто брал ее для удовольствия?