— А, Лука! — приветствовал он Батятина. — Люди дохнут от голода, а ты добреешь!

Батятин поморщился, но промолчал. А что скажешь? Попади на зуб этому охальнику, не рад будешь, что связался. Лучше промолчать. Такого не переговоришь, хоть обижайся на него, хоть нет. А окуни, на самом деле, с лопату. И красивые варнаки — зеленые, с темными поперечинами на спине. Мастак ловить рыбу этот Панов.

— Гдей-то ты, Андрей Федорыч, таких натаскал? — спросил Батятин, беря за жабры окуня и разглядывая его.

— А ты купи, коли сам не ловишь. У тебя не иначе еще царские рублевики сохранились.

— Господь с тобой, Андрей Федорыч, откуда им быть?

— Не жилься, купи. Старуха тебе пирог сварганит, а к пирогу косушечку. Да меня крикни, у меня хоть и одна нога, а на косушечку прибегу, право слово!

— Заверни полдюжины, так и быть, — согласился Лука. — Гдей-то все же ты добыл таких красавцев?

Кто-то подошел сзади. По голосу Батятин узнал Ерошкина:

— Ого! Вот это окуни!

— Купи, господин Ерошкин. По дешевке отдам. Вот Лука Самсоныч дюжину берет.

— Спасибо, голубчик, не далее, как вчера, мне щук принесли.

— Щука — хитрая рыба, — усмехнулся Панов. — В лесу лиса, а в озере щука.

Батятин нутром почувствовал, что Ерошкин появился не зря, нет, не случайно очутился рядом. Не такой он человек, чтобы так вот по базару расхаживать. Подкарауливал, варнак.

— Ну что, Лука Самсоныч, — спросил Ерошкин, когда Батятин расплатился с Пановым, — нам по пути?

— Коли вам по Большой улице, то, стало быть, по пути.

— По Большой, так по Большой.

Они миновали заводскую площадь, перешли мост через Кыштымку.

— Почему же, почтеннейший, не явились к Трифонову?

Лука искоса стрельнул недобрым взглядом на вышколенного Ерошкина. Заместо галстука подцепил бабочку. Манишка белая, накрахмаленная. Выкобенивается. Да по какому праву он так сердито выговаривает ему, Батятину? Но вслух сказал:

— Заскудал малость.

— Как же это вы? — усмехнулся Ерошкин, играя тросточкой. — Не скажешь этого, глядя на вас.

— Оно ведь как глядеть. Яблоко-то сверху вроде румяное, а раскусил — внутрях червивое. Животом замаялся. Сам посуди, куда было мне идти, когда через каждую божью минуту до ветра гоняло. Истин бог!

— Медвежья хворость?

— Почто обижаешь-то?

— Ладно, это промежду прочим. Я о другом. Выручайте, голубчик Лука Самсоныч. Нужен надежный человек. Есть дело в Екатеринбурге.

— Я-то кого знаю, Аркадий Михайлович? Живу в своей берлоге, света белого не вижу. Только на базар и хожу.

— Ну а если сами в Екатеринбург?

— Зачем ехать-то?

— Так и быть, только по строгому секрету, надеюсь на вас: груз ценный отвезти надо, Лука Самсоныч. Нужно увезти деньги и золото.

— Так бы и сразу. Нет, не могу, не неволь, ради бога.

— Опять заскудали?

— Не надсмехайтесь, Аркадий Михайлович. Здоровье-то оно от бога, а бога гневить грех. Я так понимаю. Груз шибко богатый. Ни Борьке Швейкину, ни Гришке Баланцу и всей их кумпании знать о нем не положено. Так я кумекаю?

— Абсолютно!

— У них есть Мишка Мыларщиков, наградил меня бог соседушкой. Так он очи-то свои бесстыжие ни днем, ни ночью с моего дома не спускает. Все норовит в нутро заглянуть, а по случаю и прижать. И вот поеду я в Екатеринбург. А Мишка потылицу зачнет чесать — это с какой стати Лука Батятин свои пимы навострил? Нет, Аркадий Михайлович, друг ты мой сердешный, человек я робкий. А чего бы вам самим не съездить?

— Это исключено! — сухо отрезал Ерошкин и зло посмотрел на Батятина.

— А Степку Трифонова?

— С ума сойти! За ним гоняются, как за зайцем гончие.

— Самое время ему и провалиться сквозь землю.

— Нет! И не надежный он человек. Может, у вас на примете все же есть кто? Подумайте, Лука Самсоныч, пораскиньте своим умом. Ну, пожалуйста, это очень и очень важно!

В эту минуту Батятин и вспомнил об Иване Серикове. А что? Пойдет.

— Ладно, подумаю.

— Вот это деловой разговор.

Ерошкин был уверен — коли Лука подумает, значит кого-то имеет в виду. В конце концов он не меньше других заинтересован: ему советская власть тоже поперек горла встала.