Павел влюбился. После своего дня рождения он вдруг УВИДЕЛ Ирину. Ему постоянно хотелось на нее смотреть. Касаться. Хотелось, чтобы она была рядом как можно ближе, совсем близко. Хотелось посадить ее за пазуху и слышать, как стучит ее сердце возле его сердца.

Сердца бились в одном ритме, как голос и сопровождение. Общая музыка.

На гастролях не расставались. Ехали в одном купе, жили в одном гостиничном номере, спали на одной кровати, ели одну еду, видели одни сны, думали одну думу: что же дальше делать с этой любовью?

Ирине исполнилось двадцать восемь лет, пора замуж, пора рожать. Сколько можно прятать любовь, притворяться перед его семьей, перед коллегами и друзьями? Путаться, как кошка, под ногами чужой жизни?

Павел все понимал, но не мог обидеть семью, да что там обидеть – пустить под нож. Всех, и старых и малых. Он – позвоночник семьи. Без него все сломается. Жалко ломать родных и близких. Но он не в состоянии был затоптать чувство. Ирина – это каждая минута, сегодня, сейчас. Горячее дыхание жизни.

Долг и счастье вступили в противоречие, разрывая душу на равные куски.

В одну прекрасную ночь лежали в гостинице. Кажется, это был Нижний Новгород. За окном темно и сыро, а в номере тепло и уединенно, и в них самих такая легкость, как в невесомости. Кажется, сейчас взлетишь и поплывешь над крышами, как на картинах Шагала. В такие минуты не страшно умереть.

– Давай поженимся, – сказала Ирина.

– Не сейчас.

Павел хотел как можно дольше не совершать поступка. Оставить все как есть. Счастье длилось бы бесконечно, и долг нерушим.

– А когда? – спросила Ирина.

– Пусть Вова кончит школу.

Ирина посчитала: Вова в третьем классе. Значит, через семь лет. Долго. Но лучше, чем никогда.

– Подождешь? – проверил Павел.

– А куда я денусь?

Обнялись. Слушали тишину. Это была другая тишина, другого наполнения. Впереди – счастье с пожизненной гарантией. Так будет сегодня, через семь лет и всегда.

Для Павла – семь лет отсрочки. Вове будет семнадцать. Окончит школу, поступит в институт. Вылетит из гнезда.

Прошло семь лет.

Вова учился в десятом классе, собрался жениться на однокласснице Оле. Такая срочность была продиктована беременностью невесты. Была бы девочка попроще, обошлись абортом. Но девочка из хорошей семьи, никто не собирался рисковать. Пусть будет ранний брак и ранний ребенок. Ксения бегала по инстанциям, собирала нужные справки, поскольку в семнадцать лет не расписывают. Только с особого разрешения.

Эту новость Павел сообщил Ирине за кулисами. Он был подавлен столь ранним вступлением Вовы во взрослую жизнь.

– А мы? – растерялась Ирина.

– Не сейчас, – сказал Павел. – Перед родителями невесты неудобно. Неприлично.

– И что теперь?

– Подождем три года. Пусть ребенок пойдет в детский сад.

– А что изменится?

– Я изменюсь, – сказал Павел. – Я буду свободен.

Ирина поверила. И в самом деле: на плечи Павла ложилась еще одна семья: Вова – Оля – ребенок. Не может же он бросить всех на ржавый гвоздь…

Оркестр под управлением великого дирижера объявил конкурс пианистов. Ирина прочитала об этом в газете. Не обратила внимания. Зачем ей этот конкурс? Она хорошо зарабатывает, Павел рядом, что еще? Потом вдруг подумала: не боги горшки обжигают. Оделась и поехала по адресу.

Ирина совершенно не волновалась. Спокойно села и сыграла.

Великий дирижер подошел к ней и спросил:

– А где вы сейчас концертируете?

– Я аккомпанирую, – ответила Ирина.

– Это все равно что Пушкину заказать вывеску «Булочная».

Ирина не поняла, при чем тут Пушкин, вывеска, но было ясно, что дирижер ее высоко оценил.

Через месяц она репетировала концерт для рояля с оркестром. Теперь она сидела в центре сцены и на нее были устремлены все взгляды: и дирижера, и оркестрантов, а в дальнейшем – и публики в зале. Все аплодисменты ей, и все цветы – тоже ей. Это тебе не аккомпаниатор за спиной у певца. Теперь ее имя будут писать на афишах метровыми красными буквами.

Павел Кочубей ревновал и бесился. Он хотел, чтобы Ирина, как золотая рыбка, обслуживала только его.

Ирина все свободное время посвящала Павлу. С возрастом он становился красивее, чем раньше: поседел, похудел, ему шло. Пить стал больше. Запои продолжались уже не три дня, а пять. После запоев – депрессия, так что десять дней из месяца выпадали. Но зато остальные двадцать дней он лучше всех. Он был прекрасен. Он был ЕЕ до последней трещинки на губе.

Время имеет манеру наращивать свой бег.