Полынь: Стихотворения и поэмы
вернуться

Друнина Юлия Владимировна
Шрифт:

«Я курила недолго, давно — на войне…»

Я курила недолго, давно — на войне. (Мал кусочек той жизни, но дорог!) До сих пор почему-то вдруг слышится мне: «Друг, оставь „шестьдесят“ или „сорок“»! И нельзя отказаться — даешь докурить, Улыбаясь, болтаешь с бойцами. И какая-то новая крепкая нить Возникала тогда меж сердцами. А за тем, кто дымит, уже жадно следят, Не сумеет и он отказаться, Если кто-нибудь скажет: «Будь другом, солдат!»— И оставит не «сорок», так «двадцать». Было что-то берущее за душу в том, Как делились махрой на привале. Так делились потом и последним бинтом, За товарища жизнь отдавали… И в житейских боях я смогла устоять, Хоть бывало и больно, и тяжко, Потому что со мною делились опять, Как на фронте, последней затяжкой.

«На носилках, около сарая…»

На носилках, около сарая, На краю отбитого села, Санитарка шепчет, умирая: — Я еще, ребята, не жила… И бойцы вокруг нее толпятся И не могут ей в глаза смотреть: Восемнадцать — это восемнадцать, Но ко всем неумолима смерть… Через много лет в глазах любимой, Что в его глаза устремлены, Отблеск зарев, колыханье дыма Вдруг увидит ветеран войны. Вздрогнет он и отойдет к окошку, Закурить пытаясь на ходу. Подожди его, жена, немножко — В сорок первом он сейчас году. Там, где возле черного сарая, На краю отбитого села, Девочка лепечет, умирая: — Я еще, ребята, не жила…

ЕЛКА

На втором Белорусском еще продолжалось затишье, Шел к закату короткий последний декабрьский день. Сухарями в землянке хрустели голодные мыши, Прибежавшие к нам из сожженных дотла деревень. Новогоднюю ночь третий раз я на фронте встречала. Показалось — конца не предвидится этой войне. Захотелось домой, поняла, что смертельно устала. (Виновато затишье — совсем не до грусти в огне!) Показалась могилой землянка в четыре наката. Умирала печурка. Под ватник забрался мороз… Тут влетели со смехом из ротной разведки ребята: — Почему ты одна? И чего ты повесила нос? Вышла с ними на волю, на злой ветерок из землянки. Посмотрела на небо — ракета ль сгорела, звезда? Прогревая моторы, ревели немецкие танки, Иногда минометы палили незнамо куда. А когда с полутьмой я освоилась мало-помалу, То застыла не веря: пожарами освещена Горделиво и скромно красавица елка стояла! И откуда взялась среди чистого поля она? Не игрушки на ней, а натертые гильзы блестели, Между банок с тушенкой трофейный висел шоколад… Рукавицею трогая лапы замерзшие ели, Я сквозь слезы смотрела на сразу притихших ребят. Дорогие мои д’артаньяны из ротной разведки! Я люблю вас! И буду любить вас до смерти, всю жизнь! Я зарылась лицом в эти детством пропахшие ветки… Вдруг обвал артналета и чья-то команда: «Ложись!» Контратака! Пробил санитарную сумку осколок, Я бинтую ребят на взбесившемся черном снегу… Сколько было потом новогодних сверкающих елок! Их забыла, а эту забыть до сих пор не могу…

«Мы идем с переднего края…»

Мы идем с переднего края, Утонула в грязи весна. Мама, где ты, моя родная? Измотала меня война. На дорогах, в гнилой воде Захлебнулись конские пасти. Только что мне до лошадей, До звериного их несчастья?..

ПРИНЦЕССА

Лицо заострила усталость, Глаза подчернила война, Но всем в эскадроне казалась Прекрасной принцессой она. Пускай у «принцессы» в косички Не банты — бинты вплетены, И ножки похожи на спички, И полы шинельки длинны! В палатке медпункта, у «трона», Толпились всегда усачи. «Принцессу» ту сам эскадронный Взбираться на лошадь учил. Да, сам легендарный комэска Почтительно стремя держал! Со всеми суровый и резкий, Лишь с нею шутил генерал. …А после поход долгожданный. Отчаянный рейд по тылам, И ветер — клубящийся, рваный, С железным дождем пополам. Тепло лошадиного крупа, Пожар в пролетевшем селе… Принцесса, она ж санинструктор, Как надо, держалась в седле. Она и не помнила время, Когда (много жизней назад!) Ей кто-то придерживал стремя, Пытался поймать ее взгляд. Давно уже все ухажеры Принцессу считали сестрой. …Шел полк через реки и горы — Стремительно тающий строй. Припомнят потом ветераны Свой рейд по глубоким тылам, И ветер — клубящийся, рваный, С железным дождем пополам. Тепло лошадиного крупа, Пожар в пролетевшем селе… Принцесса, она ж санинструктор, Вдруг резко качнулась в седле. Уже не увидела пламя, Уже не услышала взрыв. Лишь скрипнул комэска зубами, Коня на скаку осадив… В глуши безымянного леса Осталась она на века — Девчушка, дурнушка, принцесса, Сестра боевого полка.

БАЛЛАДА О ДЕСАНТЕ

Хочу, чтоб как можно спокойней и суше Рассказ мой о сверстницах был… Четырнадцать школьниц — певуний, болтушек — В глубокий забросили тыл. Когда они прыгали вниз с самолета В январском продрогшем Крыму, «Ой, мамочка!»— тоненько выдохнул кто-то В пустую свистящую тьму. Не смог побелевший пилот почему-то Сознанье вины превозмочь… А три парашюта, а три парашюта Совсем не раскрылись в ту ночь… Оставшихся ливня укрыла завеса, И несколько суток подряд В тревожной пустыне враждебного леса Они свой искали отряд. Случалось потом с партизанками всяко: Порою в крови и пыли Позли на опухших коленях в атаку — От голода встать не могли. И я понимаю, что в эти минуты Могла партизанкам помочь Лишь память о девушках, чьи парашюты Совсем не раскрылись в ту ночь… Бессмысленной гибели нету на свете — Сквозь годы, сквозь тучи беды Поныне подругам, что выжили, светят Три тихо сгоревших звезды…

«И опять мы поднимаем чарки…»

И опять мы поднимаем чарки За невозвратившихся назад… Пусть Могила Неизвестной Санитарки Есть пока лишь в памяти солдат. Тех солдат, которых выносили (Помнишь взрывы, деревень костры?) С поля боя девушки России,— Где ж могила Неизвестной Медсестры?

ВАНЬКА-ВЗВОДНЫЙ

Генералы, штабисты, подвиньтесь, Чтоб окопники были видны… Ванька-взводный — Малюсенький винтик В исполинской махине войны. Что бои, Что окопная мука?— Он солдат, он привык ко всему. Лишь к смертям не привык, Потому как, Умирая, тянулись к нему. Все тянулись к нему За защитой, Для бойцов Ванька-взводный был бог Бог в пилоточке, на ухо сбитой, В сапогах, отслуживших свой срок. Что герой, он и сам-то не ведал: «Мол; воюю, служу, как должон». Сделал больше других для Победы, Был за день до Победы сражен… Так помянем окопного бога. Что теперь нам сгодился б в сыны… Ванька-взводный!— Малюсенький болтик — Самый важный в махине войны.

ЧЕРНЫЙ ЛЕС

Только буки да грабы, только грабы да буки Тянут к солнцу сплетенные намертво руки. Черный лес, обжигающий холодом лес. Под шатром добела раскаленных небес. Тишина. Только ветра притушенный ропот. Тишина. Заросли партизанские тропы. Заросли держидеревом и купеной. Тишина. Отчего же здесь веет войной? Отчего эти старые грабы и буки Заломили свои узловатые руки? Отчего даже в светлый напев ручейка Заронила гнетущую ноту тоска?.. А в глубоком ущелье, у быстрой воды Обелиск со звездой да землянок следы. То с Великой Войны запоздавшая весть — Партизаны свой госпиталь прятали здесь. Только буки да грабы, только грабы да буки, Защищая, простерли над лагерем руки. В черном море деревьев горя горького остров — Косит раненых смерть, еле держатся сестры. И губами распухшими чуть шевеля, Здесь тебя призывают, большая Земля… Раз в ночи, когда месяц стоял в карауле, То ли свистнула птица, то ли чиркнула пуля. И сейчас же, во все прокопченное горло, Хрипло рявкнула пушка, вздрогнув, охнули горы. И тогда, задыхаясь от радостных слез, — Наши! — крикнул слепой обгоревший матрос. Но, узнав пулемета нерусского стук, Вдруг рванулся к винтовке разведчик без рук, Вдруг рванулась куда-то связистка без ног, И заслон медсестер самым первым полег… Только буки да грабы, только грабы да буки Здесь согнулись в бессилии, ярости, муке. Только плачут холодные капли дождя, Только люди бледнеют, сюда забредя, Черный лес, партизанский обугленный лес. Под сияющим куполом мирных небес…

БИНТЫ

Глаза бойца слезами налиты, Лежит он, напружиненный и белый, А я должна приросшие бинты С него сорвать одним движеньем смелым. Одним движеньем — так учили нас. Одним движеньем — только в этом жалость… Но встретившись со взглядом страшных глаз, Я на движенье это не решалась. На бинт я щедро перекись лила, Стараясь отмочить его без боли. А фельдшерица становилась зла И повторяла: «Горе мне с тобою! Так с каждым церемониться — беда. Да и ему лишь прибавляешь муки». Но раненые метили всегда Попасть в мои медлительные руки. Не надо рвать приросшие бинты, Когда их можно снять почти без боли. Я это поняла, поймешь и ты… Как жалко, что науке доброты Нельзя по книжкам научиться в школе!