— А как попадёмся, расстреляют.

— Не попадёмся, ведь глухая полночь, все спят.

— Стыдно мне, Щетина! Русскому офицеру бежать из плена! Если хочешь, беги, а я останусь.

— Эх, ваше благородие, что за стыд — убежать из плена? Стыд, когда вы знаете, что наши бьются с врагом, а вы тут в плену ничего не делаете, службы не несёте, — а служба ваша нужна батюшке-царю и родной земле! — с жаром говорил старик.

— А ведь ты прав, Щетина! Ей-богу, прав! При нужде чего не делают. Бежим!

— Вот и давно бы так! — обрадовался Щетина.

— Воля, брат, дороже всего на свете!

— Известно, так, ваше благородие!

— А если нападут на нас французы, нам даже защищаться нечем.

— А кулаками, ваше благородие.

— Молодец, Щетина!

— Рад стараться, ваше благородие!

Зарницкий и Щетина тихо вышли из шалаша и стали пробираться к опушке видневшегося леса.

Ночь была морозная. Порывистый ветер бушевал в поле, вихрем кружил снег и хлестал прямо в лицо беглецам.

— Ну и мороз! — сказал Пётр Петрович.

— А у нас, в России, много холоднее, ваше благородие, — ответил Щетина. — Только бы нам до леса добраться, — добавил он.

— А что же в лесу — то?

— Там место безопасное.

— Ох, Щетина, замёрзнем мы или под вражью пулю угодим.

Ротмистр и денщик подошли почти к самой цепи; стали уже видны неприятельские солдаты, но благодаря счастливому случаю французы не заметили беглецов. Зарницкий и Щетина очутились за цепью; лес от них был в нескольких шагах.

— Фу! Теперь можно вздохнуть! Опасность миновала! Мы на свободе, — весело проговорил ротмистр.

Они вошли в лес; снегу в лесу было мало — высокие сосны и ели стояли зелёными. Они шли быстро по узкой лесной дороге.

— Куда идёт эта дорога? — спросил Зарницкий.

— А кто её знает, ваше благородие!

— Может, к жилью.

— Может, и к жилью.

Предположение Зарницкого оправдалось: дорога шла к жилью, и, пройдя несколько, наши беглецы очутились около небольшого чистого домика, в котором жил лесничий с двумя своими помощниками.

— Мы спасены — жильё! — радостно воскликнул ротмистр.

— Благодарение Господу! — Старик денщик усердно перекрестился.

Пётр Петрович подошёл к двери и постучался.

— Кто там? — послышался в ответ недовольный голос.

Зарницкий хорошо знал немецкий язык, хотя редко на нём говорил.

— Русский офицер со старым денщиком чуть не гибнут в лесу от голода и холода… Просим приюта до утра! — ответил по-немецки Зарницкий.

Прошло несколько минут, дверь отворилась, и со свечою в руках встретил их сам лесничий, которого называли Франц Гутлих. Это был рослый, здоровый австриец средних лет, с открытым приятным лицом.

— Русский офицер всегда найдёт в моём доме радушный и братский приём, — ласково встретил их лесничий, крепко пожимая руку ротмистра.

Ротмистр и денщик дрожали от холода; первым делом лесничего было их отогреть; он приказал скорее приготовить чай и ужин.

Наши беглецы напились горячего чая с ромом и сытно поужинали, изрядно выпив. В подвале у лесничего оказалось хорошее вино; за ужином Пётр Петрович и лесничий выпили за здоровье русских и австрийских воинов. Поблагодарив хозяина, Пётр Петрович лёг на мягком диване, а Щетина расположился на полу. Оба скоро крепко и сладко заснули.

Русские пленные, благодаря длинной ноябрьской ночи и тому, что французская армия разбросана была на несколько вёрст, уходили поодиночке и по несколько человек вместе; одни присоединились к нашей армии, а иные через Богемию, Силезию и другими путями пробирались в Россию.

При поражении союзных армий в неудаче обвиняет обыкновенно одна другую. Так случилось и после Аустерлица. Отдавая справедливость мужеству русского войска, австрийцы приписали поражение нашему неуменью маневрировать, неловкости нашей пехоты, тяжести наших ружей. Но разве за шесть лет перед аустерлицким сражением, когда русские вместе с ними одерживали победы в Италии, ружья наши были легче, войска подвижнее и в манёврах искуснее? Причина побед в Италии заключалась в том, что главнокомандующим союзною армиею был Суворов, а под Аустерлицем руководили действиями австрийцы. Здесь ключ успехов в 1799 году и неудачи 1805 года. Заготовление магазинов лежало на австрийцах, ибо войну вели в их земле, но не было ни хлеба, ни фуража. Австрийцы привели русскую армию на места, хорошо им знакомые, где они производили ежегодно учебные манёвры. Оказалось, по собственному признанию их, что они ошиблись даже в исчислении расстояний. Не зная пространства, занимаемого полем сражения, они растянули армию на четырнадцать вёрст, не озаботились составлением резерва и, наконец, до того растерялись, что и по окончании войны не вдруг могли дать себе отчёт в своих распоряжениях. Через шесть недель после Аустерлицкой битвы император Франц говорил нашему послу, графу Разумовскому: [22] «Конечно, вас удивит, что до сегодняшнего дня я ещё не знаю плана аустерлицкого сражения». [23]

Аустерлицкое сражение нисколько, однако, не помрачило славы русского оружия и храбрости русских солдат.

Сам Наполеон впоследствии говорил, что под Аустерлицем русские оказали более храбрости, чем в других битвах с ним.

Наш главнокомандующий Кутузов справедливо слагал с себя всю вину за аустерлицкое поражение.

— Я умываю руки, вина не моя, — говорил он на другой день после битвы.

Император Александр нисколько не винил Кутузова.

— В аустерлицком походе я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что там надо действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее.