Помолчав немного и убедившись в том, что расположение ко мне полицая улучшается, я продолжил:

— А знаете, я ведь по специальности инженер-электрик, крупный специалист в этом деле. Кроме того, я хорошо владею немецким языком. Благодаря знанию его я очень часто выручал Афанасия из беды. Если бы не я, то Афанасий сидел бы теперь где-нибудь в лагере военнопленных и не дождалась бы скоро его любимая женушка. Пока мы шли с ним, нас очень часто останавливали немцы, и когда я с ними говорил по-немецки, то они отпускали нас, как своих.

Чтобы подтвердить мои способности в немецком языке, я начал этому полицаю говорить многие немецкие слова, которые мне приходили на память. Показывая на лошадь, я ему сказал: «Это по-немецки пферд, а колесо — рад». Потом я вспомнил одно из произведений знаменитого немецкого поэта Генриха Гейне, которое мы учили еще в детстве, на уроках немецкого языка. И отрывок из него я пропел этому полицаю по-немецки. Войдя в роль знатока немецкого языка, я даже запел по-немецки наш гимн «Интернационал», но, чтобы он ничего не понял, я пропел его на мотив русской народной песни, но по-немецки.

Полицай, слушая меня, открыл рот от удивления. Ему, видимо, теперь представилось, что у него на повозке сидит не военнопленный, а самый обыкновенный немец, который сейчас, того и гляди, что-нибудь гаркнет по-немецки…

Когда я закончил петь, полицай спросил меня:

— Вам там не жестко сидеть? Давайте, я вам подложу еще сена. — И он услужливо начал подкладывать под меня лежащее в повозке сено.

Мы уже подъезжали к станции Кшень. Впереди нас при въезде в город на дороге стоял шлагбаум и немецкие часовые. Полицай остановил лошадь, спрыгнул с повозки и, подойдя к немецкому солдату, показал свой документ. Немецкий солдат, покосившись на меня, открыл шлагбаум и разрешил нам проехать на станцию.

Городок, окружавший ее, был сравнительно небольшой. Строения в основном были одноэтажные, деревянные и только изредка встречались кирпичные небольшие общественные здания. Минут через двадцать мы въехали на небольшую площадь. Слева от нас находилась немецкая комендатура. Это было небольшое здание с высоким крыльцом, у которого стояла очередь местных жителей в ожидании приема к коменданту. Полицай привязал к телефонному столбу лошадь и вместе со мной подошел к ним. Мы тоже заняли очередь и стали терпеливо ждать приема к гитлеровскому коменданту. А в это время в моей голове крутились мысли, что же будет дальше, как мне вести себя на приеме у коменданта. На мое счастье, полицай, постояв в очереди минут пятнадцать, неожиданно мне заявил:

— Вы знаете что, оставайтесь здесь, так как вам все равно нужно будет видеть коменданта, а я поеду, навещу своих родственников, которые живут здесь на станции. Я давно уже у них не был, и мне очень хочется их навестить.

— Хорошо, поезжайте, пожалуйста, мне все равно некуда деваться. Я обязательно буду ждать приема коменданта.

Полицай уехал. Я для вида постоял еще немного в очереди, внимательно наблюдая за тем, куда уехал полицай. «Не следит ли он за мной?» — подумал я. А в это время на площадке крыльца комендатуры появилась худенькая, вся накрашенная как кукла, секретарша коменданта и объявила, что господин комендант сегодня больше посетителей принимать не будет, так как его срочно вызывают в комендатуру области.

Люди, толпившиеся в очереди, начали расходиться. Я для вида немного постоял у крыльца и тоже пошел, не дожидаясь полицая. Про себя я подумал: «Кажется, снова повезло». Не спеша я пошел на западную сторону городка, прямо противоположную той, в которую поехал полицай. Зайдя в одну из глухих улиц, я завернул в крайний дом, чтобы попросить у местных жителей что-нибудь поесть. В нем меня встретила женщина и сильно перепугалась. Услышав мою просьбу, она поспешно сунула мне в руки две вареных картофелины и кусок хлеба и попросила меня скорее уходить из ее дома. Я ее хорошо понял. Дело в том, что жители этой станции были очень напуганы тем, что в приказах немецкого коменданта было объявлено: «Подвергать расстрелу всех, кто укрывает советских солдат и офицеров».

Наконец, я вышел в степь, примыкающую к станции, и по проселочной дороге пошел на северо-запад от нее. Через некоторое время она привела меня к железной дороге и дальше шла под небольшим железнодорожным мостом, который не охранялся немцами. Возможно, это была дорога на Курск. Я прошел еще километра два по открытой степи и остановился. Нервное напряжение последних двух дней давало себя знать. Оставшись один в степи, я не мог больше сдержаться. Я упал на землю, в высокую пожелтевшую траву, и глухие рыдания начали трясти все мое тело. Я не мог перенести предательства, которое совершил Афанасий. Мне одному без товарища было тяжело и горько. «Что же мне теперь делать и как быть?» — спрашивал я себя.

Наступила глубокая осень. Мой план остановиться у Афанасия на некоторое время, чтобы осмотреться, разведать обстановку и на что-то решиться, полностью был разрушен. А я так надеялся на это. Я совершенно не знал, где находится фронт, где найти партизан, чтобы соединиться с ними. Кругом были немцы, полицаи и всякие немецкие прихвостни. Мое положение бездомного, всеми гонимого человека было невыносимым. Но наконец я постепенно успокоился, мое нервное потрясение закончилось, и я взял себя в руки. «Черт возьми, — сказал я себе вслух, — я еще живой, что я так распустил свои нервы? Все, хватит, нужно действовать. План остается прежним, иду на северо-запад к партизанам. Пока пойду в сторону Орла», — решил я и снова с прежним упорством зашагал по степи.