Те из нас, кто пережил подобное возрождение, считали себя «истинными» христианами — в противоположность тем, кто посещал церковь в силу привычки, но не носил Христа в сердце и, следовательно, предпочитал видимость реальности. Одним из способов противопоставить себя общей массе для нас стало целеустремленное изучение Библии и молитвы — в особенности изучение Библии. Брюс сам был библеистом, он учился в Библейском институте Муди (Moody Bible Institute) в Чикаго и мог найти в Библии ответ на любой вопрос, какой бы ни возник у нас (а также на множество вопросов, которые нам даже не могли прийти в голову). Вскоре его способность цитировать Писание стала вызывать у меня зависть, и я сам увлекся библеистикой: изучал некоторые тексты, вникал в их смысл, даже заучивал важнейшие стихи наизусть.

Брюс убеждал: мне следует задуматься о том, чтобы стать «серьезным» христианином и полностью посвятить себя христианской вере. Под этим посвящением он подразумевал полноценное, занимающее все время изучение Писания в Библейском институте Муди, которое, помимо всего прочего, должно было сопровождаться кардинальной переменой образа жизни. В институте Муди существовал нравственный «кодекс», которого надлежало придерживаться студентам: не пить, не курить, не танцевать, не играть в карты, не ходить в кино. И не расставаться с Библией. Как мы говорили, «главное слово в названии института — „Библейский“». Думаю, я относился к нему, как к подобию христианского учебного лагеря для новобранцев. Так или иначе, я решил, что в вере нельзя довольствоваться полумерами, подал заявление в институт: Муди, был принят и приступил к учебе осенью 1973 года.

Учеба в институте Муди оставила у меня глубокие впечатления. Я решил специализироваться на библейском богословии, следовательно, мне предстояло углубленное изучение Библии и курсы систематического богословия. На этих курсах господствовала только одна точка зрения, которой придерживались все наши преподаватели (им приходилось давать соответствующую расписку) и все студенты (от нас требовали того же): Библия — непогрешимое слово Божье. В ней нет ошибок. Она целиком и полностью ниспослана свыше, и в самих ее словах — «словесная, полная богодухновенность». Все курсы, которые я посещал, преподавались исходя из этой предпосылки и с этой точки зрения; любые другие считались ошибочными и даже еретическими. Полагаю, кое-кто счел бы это «промыванием мозгов», идеологической обработкой, но для меня все происходящее было огромным «скачком вперед» по сравнению со скудными представлениями о Библии, которыми я располагал во времена ранней юности и принадлежности к епископальной церкви. Учебу я стал понимать как путь радикального христианства для самых преданных.

Однако несомненно проблему представляла сама предпосылка, согласно которой Библия словесно богодухновенна вплоть до последнего слова. Уже на первых занятиях в институте нам объяснили, что мы изучаем отнюдь не оригиналы Нового Завета. То, что есть в нашем распоряжении — копии этих подлинных ¶источников, сделанные спустя несколько, а чаще — спустя много лет. Более того, среди этих копий нет ни единой абсолютно точной, поскольку переписчики, работавшие над ними, непреднамеренно или с умыслом вносили изменения в некоторые фрагменты текста. Так делали все переписчики. Поэтому вместо действительно богодухновенных слов автографов (то есть оригиналов) Библии мы имеем только изобилующие ошибками копии этих автографов. Следовательно, одной из самых насущных задач было выяснить, что же все-таки говорится в оригиналахБиблии, при условии, что: (а) они богодухновенны, (б) их у нас нет.

Должен отметить, что многие из моих товарищей по институту не считали эту задачу важной или увлекательной. Они охотно верили в богодухновенность автографов и с большим или меньшим пылом отмахивались от проблемы утраченных оригиналов. Но для меня эта проблема стала непреодолимой. Речь шла о словах Писания, ниспосланных самим Богом. Безусловно, мы должны знать, какими были изначальные слова, если хотим понять, что Он говорил нам, — ведь те слова принадлежали Ему, и любые другие, непреднамеренно или умышленно предложенные нам переписчиками, мало чем помогут, если мы хотим постичь Его слова.

Именно этим рукописи Нового Завета заинтересовали меня уже в восемнадцатилетнем возрасте. В институте я усвоил основы текстологии, критического изучения текста — этим термином обозначается наука о восстановлении «исходного» текста рукописей, если он был в них изменен. Но я еще слишком мало знал, чтобы браться за такую работу: прежде следовало выучить греческий, первоначальный язык Нового Завета, и, возможно, другие древние языки — например, древнееврейский (язык Ветхого Завета) и латынь, не говоря уже о современных европейских, немецком и французском, чтобы знать, какого подхода к подобным вопросам придерживаются другие ученые. Путь предстоял долгий.

К концу третьего года учебы в институте Муди (обучение было трехгодичным) я преуспел в своих занятиях и более серьезно, чем когда-либо, был настроен стать христианским ученым. В то время я рассудил, что если среди евангелических христиан много высокообразованных ученых, то среди светских высокообразованных ученых не так много христиан, и решил стать представителем евангелического христианства в светских кругах — получив дипломы и степени, которые дадут мне возможность преподавать в светской среде и в то же время сохранять преданность христианской вере. Но прежде всего мне требовалось получить степень бакалавра, а для этого — отучиться в лучшем евангелическом колледже. Я выбрал колледж Уитон в пригороде Чикаго.

В институте Муди меня предупредили, что истинных христиан в Уитоне придется еще поискать, и этим подтвердили свой фундаментализм: Уитон годится лишь для евангелических христиан, к примеру, это альма — матер Билли Грэма. Колледж и вправду показался мне поначалу слишком либеральным. Вместо рассуждений о богодухновенности Писания студенты предпочитали беседовать о литературе, истории и философии — конечно, с христианской точки зрения, но тем не менее: неужели они не сознавали, что на самом делеимеет значение?