— Ничего, — ответила Марина, отодвигая от себя стопку вещей. — Много счастливых воспоминаний, радостных моментов, но ничего тревожащего. Никакой угрозы.

— Я считаю, что ее похитили, — твердо заявил Краснов. — Я знаю — она здесь, в Мокроярове. Ведь, если она жива и скрывается где-то поблизости, что ей могло бы помешать дать знак тем, кто был с ней близок? Пожалуй, только надежные запоры… Должен быть знак, который связывал бы ее с похитителем.

— Не исключено, что она не знала того, кто ее похитил.

— Не может быть, — засомневался Ярослав. — Не знаю почему, но где-то есть подсказка.

Он принес вторую коробку. Она была плотно набита маленькими коробочками, шкатулками и свертками. Здесь хранилось все рукоделие Анны: нитки, бисер, ленты, неоконченные поделки. Чья-то ношеная, отданная на переделку одежда, выкройки и рисунки, схемы и выписки из журналов.

— Да, действительно, есть, на что взглянуть, — изумилась Лещинская, разворачивая недошитое платье, сплошь украшенное искусной вышивкой.

— Между прочим, есть кое-что, что мне кажется стоящим внимания, — Краснов чуть склонился к коллеге и провел пальцами по рисунку. — Заметь, этот орнамент в виде цветков повторяется неоднократно. И вот этот тоже.

— И что? — остановила его Лещинская. — Он мог ей нравиться или просто хорошо получаться. Что это доказывает?

— Что наша скромная преподавательница животноводства увлекалась большим, чем просто рукоделием, — с нажимом повторил Краснов. — Она неплохо разбирается в символике. Эти рисунки — не просто украшение, а обереги и заговоры на удачу, здоровье, везение. Посмотри, очень много ее собственной одежды расшито повторяющимися знаками. Видишь вот эту птицу? А теперь собаку? И вот это крылатое существо — это семаргл, или симург, вещая птица, символ знания и мудрости. Устинов говорил, она любила учиться и тянулась к тем, кто был ее старше — вот и подтверждение! Что-то мне подсказывает, что мы еще встретим эти знаки.

— Не нужно далеко ходить, — Марина открыла третью коробку. — Вот и знаки…

Третья коробка была набита книгами. Здесь было много учебников по животноводству и смежным специальностям, собственные работы и конспекты Анны, и отдельной группой — книги по истории русской культуры, сборники мифологических преданий и верований, в том числе, и труды по семиотике и письменности народов севера. Краснов с уважением пробежал глазами по заголовкам — они все были ему хорошо знакомы. Лещинская печально улыбнулась:

— Я ее уже хорошо представляю. Для своего окружения и места жительства она вполне неординарная личность. А в общечеловеческих масштабах — все та же история. Внешнее благополучие, дружелюбие и открытость — и внутренняя неудовлетворенность, одиночество и разочарование…

— Опять человеческое лицемерие? — Ярослав присел рядом с Мариной и перелистал одну из книг. — Почему люди не могут просто быть теми, кто они есть?

— Я бы не назвала ее лицемеркой, — ответила Марина, не поднимая головы. — Скорее, она желала больше, чем ей могли дать. Ошибалась в людях… как все мы. А потом наступает момент, когда даже радостная улыбка уже не может скрывать внутренних страданий.

— А что с тобой сделали люди? — неожиданно для себя самого спросил Ярослав. Марина внимательно посмотрела ему в лицо.

— Давай не будем об этом, — попросила она после непродолжительного молчания. — Я слишком долго старалась забыть прошлое.

— Его нельзя забыть, — покачал головой Ярослав. — Его можно только принять и переосмыслить. Хотя сказать — еще не значит, сделать, — он попытался ей улыбнуться, но лицо Лещинской было бледным и серьезным. Вдруг он представил картину со стороны — тесная, заставленная хламом комната, пронзительный резкий свет, голый пол, щербатый стол, коробки — все заставлено кипами книг и разложенных вещей. Посредине он — немолодой и не слишком, пожалуй, обаятельный, с еще не до конца отсеченными провинциальными комплексами и раздражающими привычками разведенного мужчины. Рядом она — красивая и недоумевающая, почему этот стареющий агент Малдер пытается ее так нелепо «клеить».

Марина отодвинула от себя коробку с книгами и взялась за небольшой пакет. «Что ему от меня нужно? — думала она с досадой. — Зачем эти разговоры? Неужели Аля ему что-то сболтнула из того, о чем мы говорили в прошлый раз? И теперь он хочет развести меня на псевдооткровенный разговор, заболтать банальными истинами, что каждому из нас, экстрасенсов, ведунов, целителей, провидцев пришлось в большей или меньшей степени измениться, чтобы сосуществовать со своим даром? Ему легко говорить такие вещи — он мужчина, он сам порвал связи со своим миром. Его не выкинуло из жизни, как беспомощного котенка половодьем. Не было у него ночных истерик, когда, казалось, нож сам бы скользнул по венам, лишь бы не слышать этих голосов, упреков, сожалений и воспоминаний. И тех знаков, что остались на теле, на вещах вокруг, на твоей репутации, твоем образе жизни. Нет, ему не понять. Для него, как и для большинства я — скатившаяся с катушек полоумная истеричка. И зачем бередить это? Есть только одна истина — забыться в работе».

Она раскрыла пакет и взяла в руки стопку печатных листков. Вдруг правой ладонью она ощутила легкое покалывание, а, прислушавшись внутренним чувством — и неясное волнение. Она притянула бумаги к себе и, сосредоточившись и закрыв глаза, стала брать по одной в руки и откладывать в сторону. Волнение, исходившее от бумаг, продолжало усиливаться. Что могло так впечатлить Оленеву? Марина вся горела, трепетала от предвкушения чего-то долгожданного. Собрав все свои силы, она словно нырнула глубоко в воду. Все звуки вокруг стали глуше, ощущения собственного тела, мысли, разум — все осталось наверху, она погружалась все глубже в зеленоватый мерцающий искрами полумрак. Где-то в нем были ответы на все вопросы. Когда-то она уже плыла здесь, опускаясь все глубже, усталая от мучительной боли и радостная в преддверии ожидаемого чуда. Чуда не случилось, и ее ребенок…