Гинни посмотрела на меня с ужасом. Она знала! Я быстро подхватил ее под руку, повел в гостиную и усадил там.

— Но Карен…

— Знаю, — прервал я ее. — Мне нужно поговорить с вами.

— Пожалуй, я лучше спрошу на это разрешения у мисс Питерс, — сказала Гинни. Она начала было подниматься, однако я мягко, но настойчиво усадил ее на место.

— Прежде всего я должен сказать вам, что присутствовал вчера при вскрытии тела Карен. — Она поднесла руку ко рту. — Простите, что я так сплеча, но у меня есть несколько серьезных вопросов, ответить на которые можете только вы. — Гинни продолжала смотреть на меня недоверчиво, но я видел, что в ней проснулось любопытство. — Пойдемте поговорим где-нибудь наедине…

— Право, не знаю…

— Я задержу вас на несколько минут, не больше.

Она встала и кивнула в сторону коридора.

— Обычно нам не разрешают принимать мужчин у себя в комнате, — сказала она, — но вы ведь родственник.

Гинни и Карен занимали комнату на первом этаже. Комната была тесная, заваленная всякими пустяками, которые можно найти в жилище любой студентки: фотографиями молодых людей, письмами, шутливыми поздравительными карточками, программами футбольных матчей, обрывками лент, расписаниями лекций, флакончиками духов, игрушечными зверюшками; Гинни села на одну из кроватей и указала мне на стул.

— Мисс Питерс сказала мне вчера вечером, — проговорила Гинни, — что Карен… погибла в катастрофе. Она попросила меня пока никому не говорить. Забавно! Я еще не знала никого, кто бы умер — то есть из моих сверстников, конечно, ну, в общем, вы понимаете, — и забавно, то есть я хочу сказать странно, что я ничего не почувствовала, узнав об этом. Я никак не могла настроиться на грустный лад. Наверное, до сих пор еще не прочувствовала.

— Вы были знакомы с Карен до того, как поселились вместе?

— Нет. Мы попали в одну комнату по распределению.

— Вы с ней хорошо уживались?

— Да, в общем, мы уживались. Карен держалась отнюдь не первокурсницей. Она здесь никого и ничего не боялась. И постоянно уезжала то на день, то на уик-энд. Вообще-то тут все так говорят, но она действительно ненавидела колледж.

— Из чего вы это заключили?

— Из ее поведения. Она пропускала занятия, вечно куда-то исчезала. Уезжая на уик-энд, заявляла, будто едет к родителям, а на деле никогда к ним не ездила. Она ненавидела своих родителей. — Гинни встала и отворила дверцу стенного шкафа. К внутренней стороне ее была прикреплена кнопками большая глянцевая фотография Дж. Д. Рендала. Фотография была испещрена крошечными проколами. — Знаете, что она делала? Метала стрелки в его фотографию. Каждый вечер перед сном.

— А как насчет матери?

— О, мать она любила. Родную мать, которая умерла. А теперь у нее мачеха. Ее-то Карен не очень жаловала.

— О чем же обычно говорила Карен?

— О мальчиках, — ответила Гинни, снова усаживаясь на кровать. — О чем еще мы все здесь говорим? О мальчиках! Карен прежде училась где-то здесь поблизости в частной школе и знала многих молодых людей. К ней часто приезжали студенты из Йельского университета.

— Она встречалась с кем-нибудь постоянно?

— Думаю, что нет. У нее их было множество. Все они увивались за ней.

— Она имела успех?

— Может, и еще кое-что, — Гинни наморщила носик. — Знаете, сейчас, конечно, нехорошо сплетничать о ней. И я не уверена, что все это правда. Может, просто выдумки.

— А в чем дело?

— Видите ли, когда вы приезжаете сюда, никто вас не знает, никто ничего о вас не слышал, поэтому вы можете плести, что угодно, и все сходит с рук. Я и сама о себе кое-что навыдумывала…

— Так что же вам рассказывала Карен?

— Да, собственно, она даже не рассказывала. Скорее намекала. Ей нравилось, когда ее считали неистовой, и она давала понять, что и все ее друзья тоже неистовые. Это было ее любимое словечко — неистовые. И говорила обо всем так, что ей невольно верили. Все полунамеками. Ну насчет своих абортов и тому подобное.

— Абортов?

— По ее словам, у нее их было два еще до поступления в колледж. Звучит неправдоподобно, верно? Два аборта! Ведь ей же было всего семнадцать. Я не очень-то поверила, тогда она начала объяснять, как это делается. И я усомнилась: может, и правда?

Девушка из медицинской семьи могла легко блеснуть сведениями относительно процедуры операции. Это отнюдь не доказывало, что она сама ей подвергалась.

— Она рассказывала вам что-нибудь о своих абортах? Где ей их делали?

— Нет, просто сказала, что делали. И вообще любила поговорить на подобные темы. Ей нравилось шокировать меня. Помню, наш первый уик-энд здесь — нет, пожалуй, второй, — она куда-то уезжала веселиться в субботу вечером и вернулась очень поздно, растрепанная, помятая, забралась в постель и говорит: «Черт, до чего же я люблю черное мясо!». Так вот запросто. Я не знала, что ей ответить. Мы тогда еще были едва знакомы. И промолчала. Решила, что это она так, для форса.