Шрифт:
У столов первыми те, у кого локти крепче да брюхо тоще. Едят, пьют в три горла. Несмелому да совестливому не пройти к столам, ототрут, того гляди, задавят.
Новгородцы, наслушавшиеся страстей от спасшихся и прибежавших из Торжка, с благоговением смотрят на золотые купола Софии, отирают радостные слезы: «Не выдала, родная! Заступила!»
В святой Софии идет торжественная служба. Служит сам архиепископ. В храме народу битком, но из мизинных никого не видно. Купцы, бояре, тысяцкие, сотские с семьями. Княжеская семья — Александр с братом Андреем и княгиня Феодосья Игоревна.
Владыка Спиридон возглашает густым басом:
— Слава господу нашему-у вседержите-лю-ю-ю.
И сразу сверху, как с неба, дружный многоголосый хор подхватывает. «Слава те, слава те, все-дер-жи-те-лю на-ше-му-у-у».
Крестятся люди, кто быстро, кто не спеша, помня о высоком сане своем. Но все искренне торжествуют ныне.
А на Ярославовом дворище пир горой. В шуме, в гаме тонут звуки гудца, играющего плясовую, весело бухают тимпаны. Куролесят мизинные люди. Кто-то песню пытается сладить:
Где моя соболья шапка? Поистратилася. Где моя милая сердцу? Поисстарилася.У церкви Параскевы Пятницы лицедеи чудеса творят. Один, взобравшись на церковь, веревку привязал, другой, приняв свободный конец веревки, отошел с ней, натянул как струну. И вот тот, который наверху был, ступил на веревку и пошел по ней, как по доске. Люди внизу замерли от такого дива. Гадают: сорвется или не сорвется?
А лицедею хоть бы что. Идет, улыбается да еще и кричит оттуда:
Эй, братья, зрю отсель поганых, Бегут от нас, аки тараканы. Боятся вкусить наших мечей. Боятся — выгоним их взашей.Смеется народ внизу. Все знают, кто такие поганые, сколько горя и слез принесли они на землю Русскую, и потому приятно слышать: тараканы. На сердце от этого веселее становится.
В другом кружке, у самого торжища, мужик с ученым медведем тоже народ потешает:
— А ну-ка, Миш, покажь христианам, как поганые ходють.
Медведь поднимается на задние лапы и неуклюже косолапит по кругу, то и дело взбрыкивая правой лапой. Ревет сердито, облизывается. Народ смеется: может, и впрямь татары эдак ходят.
— А ну-ка, Миша, представь, аки татары Новгород узрели и обалдели…
Медведь остановился, заскулил, облизнулся. И тут хозяин опять спросил:
— А как они от Новгорода стриганули? А?
И незаметно для людей стеганул медведя прутиком по хвосту. Взвизгнул медведь и трусливо побежал по кругу, насколько поводка хватало.
Народ хохочет, народ дивится: «Ай мудрая скотина! Ай разумная тварь!»
И никто не вспомнит, что третьего дни это ж самое вытворял медведь, когда его спрашивали: «Как Миша за медом идет?», «Как Миша мед узрел?», «Как на Мишу рой налетел?».
Гуляет, веселится Новгород напропалую. Медов выпито — не счесть, брашна съедено — невесть.
К ночи, чтобы веселье продлить, зажгли несколько костров на Дворище. Запорхали малые огоньки и по улицам, старостам уличанским на досаду. Кабы ненароком пожару не сотворили.
Красному-то петуху все едино, что радость, что горе, так взыграет, что и не обрадуешься.
Князь Александр в сопровождении воинов возвращался от владыки уже в темноте. Голова чуть кружилась от медов, выпитых у Спиридона, на сердце было легко и радостно: такая забота с плеч свалилась. Тревожился князь об отце, ждал теперь с часу на час посланца от него.
Едва миновали Ярославово дворище, где сторожа, перекликаясь, тушили головешки от костров, в первой же улице метнулись от забора тени.
— Стой! — крикнул Ратмир.
Куда там! Те так припустили, что вскоре скрылись за углом, словно растаяли в темноте. А из-под забора, кряхтя и бормоча что-то, поднялся нагой человек. Шагнул навстречу верховым, захныкал:
— Господа высокие, вы видели, как раздели меня тати донага.
Человек едва держался на ногах.
— Ты пьян? — спросил князь.
Обернулся к Ратмиру.
— Кинь дураку хоть гривну на портки.
— Сейчас, Ярославич.